Перевёрнутый мир

— А кто не вор, Ростя? — У Лютика на лице появилось искреннее недоумение. — Кто-то доски на стройке крадет, кто-то сено в совхозе, кто миллиончик под шумок ухватит. Думаю в банке твоей жены это не редкость. Кто-то острое словцо позаимствует, а потом прилюдно на банкете выдаст за свое, под общий хохот. Бывает, Ростя, любовь крадут, ну тебе это близко, бывает, кусок дружбы умыкнут. Чужим мнением тоже не побрезгуют — возьмут запросто и за свое выдадут. И от биографии чужой не откажутся, если надо. Даже ненависть крадут, поверь мне, грешнику! Вот только еще не встречались мне те, кто хотел бы чужую смерть даром взять. — Лютик причмокнул языком. — Нет, не встречались, пожалуй.

— На войне это часто встречается, — мрачно заметил я.

— Мы не на войне, Ростя. И чужие идеи— не бомбы, они не взорвутся. Они носятся в воздухе. К тому же все идеи, абсолютно все повторяются. Как повторяются люди. Ты не согласен, Ростя?

Последняя фраза была произнесена как-то странно, я бы сказал, философски, затянуто и монотонно. При этом глаза Лютика были серьезны, как никогда. И следили неотрывно за моим лицом. Я ему не ответил. Я прекрасно знал, что люди повторяются. Но откуда мог знать это неповторимый Лютик?

— Да, кстати. — Он вновь развеселился и непринужденно заболтал ножкой. — А помнишь, как мы с тобой идею той рекламы про английский чай умыкнули, студентишка по пьяни разболтал? Ага! Помнишь. Рекламка-то приз какой-то взяла. Что-то только я не припомню, чтобы ты после этого руки мыл. Или мыл?

Я машинально взглянул на свои руки. Крепкие, сильные руки. Когда-то они легко рубили дрова, мастерили кормушки для птиц, сажали деревья, боролись с пожарами, создавали лесные полосы против снежных и песчаных заносов. Что они теперь могут? Брать чужой приз. Как когда-то брали руки Ростика. И все же, мне кажется, он их потом долго еще отмывал.

— Фамилию парня нужно вставить в титры. А еще… Лучше бы он писал сценарий. — На последнее я слабо рассчитывал. Но оказалось, что и первое недоступно.

— Об этом Дане и думать забудь, дружище! Странное имя, правда? Как раз для такого провинциального типа. Пусть бы уж лучше назывался Даником. Проще, что ли. Так нет, и из тайги в Даны норовят прошмыгнуть. Да, кстати, парень, поговаривают, неважно учится. Много пропускает. Болеет он, что ли, много? Вид у него какой-то нездоровый. Боюсь, как бы его не отчислили.

Я обхватил голову руками. Мне казалось, она треснет надвое в моих руках. И одна половина останется в распоряжении Лютика навсегда.

— Оставь парня в покое, я тебя очень прошу, очень…

Лютик дыхнул мне в лицо сигаретным дымом. Я закашлялся.

— Я тоже об этом мечтаю. Чтобы все его оставили в покое. И мы с тобой в том числе, Ростя. Ему сил набираться нужно, у него все впереди. Всему свое время. Вот теперь пришло его время молчать, а наше — говорить за него. А для идей слова не обязательны. Для идей нужно здоровье. Пусть он его и подправит. А потом, может, и его слову придет черед, если повезет, конечно. Да, кстати, после твоей вчерашней выходки некоторые господа пожелали видеть вместо тебя другого артиста. Бог свидетель, как я за тебя боролся, дружок.

— Бери другого! — рявкнул я. — Бери тысячи других! Бери хоть самого Алена Делона! Мне плевать! Мне вообще на все плевать! И на весь мировой кинематограф! И на твое кино в том числе! — Я сжал челюсти. Голова вновь готова была расколоться на части. И я схватился за больную голову.

— И возьму, Ростя, возьму, не побрезгую! Такие, как ты, толпами ходят с протянутой рукой. Еще мне ноги целовать будут. Что? Башка трещит? Она и будет трещать, потому что дурная. Умная голова не болит, запомни это, Ростя. Умная голова соображает, — фокусник и маг Лютик ловко вытащил откуда-то еще одну бутылку пива и протянул мне.

Я уже не колебался. И жадно сделал пару больших глотков.

— Все равно плевать. — уже вяло повторил я.