Перевёртыш

Папа всегда относился ко мне очень прохладно и, лишь когда уже я стал студентом, у него появился ко мне какой-то интерес. Причину такого отношения ко мне я так и не узнал. В разговорах со мной он всегда был очень сдержан. Поэтому ничего о себе и о своих родителях он мне не рассказывал. Он даже не говорил мне ничего о своей прежней жизни. Никаких документов после него не осталось. У меня сохранилась лишь крошечная карточка, которую мне позднее увеличили. На ней папа изображен в своем кабинете за огромной пишущей машинкой, когда еще до Революции он работал в Экибастузе, где, судя по документам, был "секретарем и заведующим общим отделом угольных копий и заводов Киргизского Горнопромышленного общества".

Папа был верующим человеком, и я помню, что когда мы жили на даче под Москвой, он часто с мамой ходил в церковь. Мама же, тем не менее, осталась атеисткой до конца дней, как и дед. Родных у папы не было. Был только двоюродный дядя в Москве, Домарадский Михаил Моисеевич, следы которого затерялись, но и о нем я знаю лишь из упоминавшейся справки КГБ. Не было у папы и друзей. Гости у нас никогда не бывали. Только иногда по выходным (в 30-х годах были "выходные"; воскресенья были отменены).

В 1927 году отец, дед, его брат и муж сестры Марии были арестованы. Против них было выдвинуто обвинение по статьям 58-5, 58–10 и 58–18. Папе было предъявлено обвинение в шпионаже в пользу Литвы! Деду инкриминировали то, что он "находился у белых (у гетмана Украины Скоропадского) до конца ликвидации таковых, имел связь с заграницей, поддерживал знакомства с иностранцами, собирал и допускал у себя на квартире сборища, сопровождавшиеся антисоветскими выпадами" (выписка из уголовного дела No. 49400). В конечном итоге, через три месяца все арестованные из под стражи были освобождены, но Постановлением Особого совещания при Коллегии ГПУ лишены права проживания в ряде городов СССР ("-6") и пограничных губерниях сроком на 3 года (тогда это был максимальный срок высылки). По какой-то причине папа и дед избрали Саратов. В деле есть просьбы моих родных отсрочить выезд из-за болезни тети, но в этом было отказано. Таким образом, с двух лет и затем почти 30 лет я жил в этом городе. Снова в Москву я попал лишь в 1973 году, когда мне было уже почти 50 лет.

Чтобы к этому больше не возвращаться, скажу, что в то время исчезла Александра, одна из сестер деда (умерла?), мужа которой расстреляли красные во время Гражданской войны. Позднее исчез и её сын, мамин кузен Николай Гапонов; он был арестован в 1927 году вместе с другими родственниками и, после освобождения из под стражи, со своим дядей Сергеем Ивановичем Древицким, в свое время служившим в Добровольческой Армии, обосновался в Свердловске. Еще одна сестра деда, Анна, вместе со своими близкими оказалась за границей, кажется в Югославии. Так что от некогда большой семьи остались дед, его брат Сергей и сестра Мария, о которой я упоминал. Кстати, местом ссылки её муж, Седин Иван Алексеевич, подполковник, участник русско-японской войны избрал Ярославль, откуда он был родом. Их дочь, Татьяна, бывшая на несколько лет моложе моей мамы, в 1929 году познакомилась в Москве с индусом, вышла за него замуж и уехала в Индию. Я видел их в Москве дважды в середине или конце 30-х годов. В последующем Татьяна "ударилась" в индуизм, но много лет была активным членом Общества индийско-советской дружбы. На одной из фотографий я видел её на приеме рядом с Хрущевым. Снимок был сделан во время его визита в Индию. Татьяна приезжала в Москву еще раз, когда умерла её мать. На похороны она опоздала. Марию Ивановну похоронили моя мама и жена. Я же, как член Партии и директор режимного противочумного института в Ростове, на похороны не приехал, побоявшись встречи с Татьяной. Ведь о том, что у меня есть родственники за границей в анкетах я никогда не писал, как не писал и том, что в моей семье были репрессированные. Дом Марии Ивановны в Кривоарбатском переулке, который каким-то образом все годы Советской власти оставался её собственностью, отошёл городу (думаю, что не без помощи Татьяны) и стал частью поликлиники 4-ого Главного управления МЗ СССР. Это особенно интересно, так как вся собственность деда после Революции была экспроприирована, а после высылки его из Москвы была потеряна и квартира в Земледельческом переулке (насколько я знаю, в ней поселился бывший управляющий делами деда).

Еще один штрих, характеризующий те времена. Относительно недавно я получил из Управления КГБ по Москве и Московской области фотографии и кое-какие документы, изъятые у деда при аресте в 1927 году. Среди них было письмо, отправленное дедом уже из Саратова брату в Свердловск. В этом письме дед выражал беспокойство поведением Оксаны, младшей дочери, болевшей туберкулезом, от которого она вскоре и умерла (я об этом говорил). Каким образом это письмо, отправленное из Саратова, могло оказаться в Московском ГПУ? Следили за ним даже в Саратове, на почте? Какой же нужен был штат!