Переводы с языка дельфинов

— Я стою как неживая, а он продолжает: «И поговорите с дочкой, нельзя ей больше рожать, сами понимать должны…» Я потихоньку в себя пришла и говорю: «Доктор, а чего ж не приносят ей кормить? Можно хоть посмотреть-то на него?» Он и говорит: «Да чего там смотреть-то! Любопытство, что ли?» А я говорю: «Ну, доктор, дайте я хоть одним глазком на внучка гляну. У нас все девки, мы радовались, что мальчишечка народился… а тут вон что…» Посмотрел он на меня странно и говорит: «Ну что ж, бабуля, может, так и лучше будет. Идите в палату». Пошла я к Василисе, говорю: «Готовься, сейчас кормить принесут». Она обрадовалась, пошла сиську мыть. Тут его в палату вносят, я смотрю: батюшки-светы! Толстая ряха, глазенки крохотные перекошенные, губища вывернутые… уродец, в общем. Ну, думаю, прав был врач, не справиться нам с таким, он ведь еще и больной. Тут и Василиса вернулась. Как увидела его — онемела, так и стоит с голой сиськой. Да и я не знаю, что сказать. Вспомнила наставленье врача и говорю: «Нельзя тебе больше рожать, Василиса, так и знай». Тут она пришла в себя и давай рыдать. Я ей говорю: не плачь, бывает, в больнице оставишь, они тут о нем и позаботятся. Ребенка унесли. А я пошла врача искать. Этого, с бородой. Пришла, он за столом сидит, пишет чегой-то. Я и говорю: «Неужто такая страшная болезнь?» «Да, — он отвечает, — до трех лет не доживет!» Я подумала… или, наоборот, не подумавши, ляпнула: «Так, может, доктор, ему укольчик какой, чтоб не мучился?» А врач голову поднял от писанины своей, посмотрел на меня так… «Укольчик? — говорит, — а что, можно и укольчик…» Я-то другого ждала, так сдуру болтанула же, а он по-серьезному. Встал, набрал в шприц что-то из бутылочки и мне протянул: «Вот вам, бабушка, укольчик, идемте, вы сделаете!» Я отпираюсь: «Как же я, я ж не умею!» Он непреклонный: «А чего там уметь, так он под капельницей, в резинку уколите и все дела, идемте!» Я от него как шарахнулась: «Да почему же я-то?! Вы же врач!» А он бороду свою поправил и говорит, да зло так: «Вот именно, бабуся, я врач, мне лечить положено, а не убивать!»

Алина думала, что уже ничему не способна удивляться, но тут не выдержала:

— Бабушка, ты что, хотела убить родного внука?

— Да не хотела я! Думала, так лучше для всех будет, чего ему мучиться-то? Все равно не жилец! Твой-то вон здоровый, веселый бегает, ну не говорит, так мелочь-то какая! А тут уродец, да еще и больной. Ты пойми, раньше с детьми все иначе было. Вот мать моя считалась в деревне нашей очень хорошей матерью. Ведь народилось у нее пятнадцать детей. Одного свинья заживо съела, недоглядели, ну что ж… Еще близняшки были, а брату моему ему шесть лет в ту пору было, поручали кормить их, да он бутылочки перепутал, вместо молока сливками покормил. Обе мучились страшно, одна выжила, вторая померла. А еще одного поп крестил зимой в проруби… тайком, тогда негоже было крестить-то, большевики церкви жгли… так вот, пьяненький был и под воду младенчика упустил. Все охнули-вздохнули да пошли по домам. А потом война… а после нее только я да сестра моя старшая в живых остались. Вот, Аленушка, тогда никто с детей пылинки-то не сдувал, сами о себе должны были думать и на ноги вставать, и пригляду никакого… Кто выживет, тот выживет — сильный, стало быть, хваткий к жизни.

— И чем все кончилось? — перебила Марфушу Алина, пораженная этой историей.

— Чем-чем… Написала Василиска отказ, дома всем сказали, что умер дитеночек, а он и вправду через год умер, нам бумагу прислали. Аленушка, я к чему все это говорю-то… Не бери ты в голову насчет пацана своего, нормальный он у тебя, ноги-руки есть, не лежачий, ест хорошо, не кашляет, с лица смазливенький, чего тебе еще надоть-то?

Алина вышла во двор. Голова была будто ватная. Ну и новость! У нее был брат, даун, прожил год и умер. И никто ничего ей не сказал. Ни фото, ни имени… И как будто так и надо! Никогда Алина не видела, что ее мать убивалась или вспоминала о чем-то. Она вспомнила некоторых барышень, жалующихся, что каждый день вспоминают ребенка, которого они выскоблили на сроке четыре-пять недель. То есть отсосали, как соплю, и все равно плачут, ищут прощения. А тут парень родился! И кто его знает, как он там жил, в детдоме? А может, и не было у него смертельных болезней? С другой стороны, как матери было бы растить его такого на глазах у всей деревни? А отцу каково было бы?

Алина, полная противоречивых мыслей, пошла в огород. Там Вовка самозабвенно дергал из земли все подряд: и сорняки и морковку. Василиса Федоровна смеялась, пытаясь направить его активность в мирное русло. Алина посмотрела на нее и попыталась вспомнить хоть что-то. Мать всегда была веселой, спокойной. Никогда она ни на что не жаловалась, не плакала, не сидела с грустным видом у окошка. Похоже, две здоровые девчонки, Юля с Алиной, целиком занимали ее мысли… «Вот вам и скелеты в шкафу!» — ужаснулась Алина.