Перевоспитать охламона

С рыком раненого бизона, так полюбившимся Груне, Вася в последний раз толкнулся в податливое тело и рухнул, придавив девчонку к постели. Глаза прикрыл, чувствуя, как по жилам мчится кайф. Нет, он определенно стал наркоманом. И радовался этому.

— Ты как? — хрипло спросил Барин, перекатываясь и освобождая девчонку от веса тела.

— А? — шепнула Груня, не имея сил пошевелить ни ногой, ни рукой.

Васька, посмеиваясь, перетянул девчонку на подушки, устроился рядом, и зарылся носом в разметавшиеся влажные волосы.

— Вась? — спустя, может быть, вечность, тихо шепнула Груня.

— М? — Васька шевелиться не хотел, он даже глаза не хотел открывать, опьяненный ароматом весны, все еще гуляющим по венам кайфом и бархатистой кожей под ладонями.

— А оно всегда так? — тихо спросила Груня.

— Больно? — нахмурился Барин, скользнув рукой к низу живота, а пальцами в треугольник волос, не глубоко, просто, в желании снять вызванную его действиями боль.

— Нет, так кайфово, — прошептала Груня.

— Господи, зачем слов от меня набралась? — посмеялся Барин, прижимая девчонку крепче, а потом честно ответил, — Нет. Только с тобой.

Груня затихла, понимая все, что хотел сказать Василий, да так и не произнес.

Прошлась ладошкой по обнимавшей ее поперек живота руке и теснее прижалась всем телом к парню.

— Хорошо, — уже засыпая, произнесла Груня с улыбкой на губах.

А Барин еще долго не спал, глядя в темноту. Не сказала, что любит. А он ведь ждал и надеялся.

Хорошо, завтра спросит прямо в лоб. Как проснется, так и спросит.

Утешив себя мыслями, Васька в который раз поцеловал рыжеволосую макушку и провалился следом за девчонкой в сон.

Глава одиннадцатая, в которой Василий Павлович начнет расходовать свои нервы

Первым проснулось осознание, что все охренительно прекрасно. Прекрасно и всё тут. Потом Васька открыл глаза. Да, точно все замечательно.

Пигалица спала, сонным котенком уткнувшись в его плечо, пряча нос и щекоча рыжими волосами, рассыпавшимися по его груди. Васька улыбнулся. С одной стороны, не верилось и все казалось фантазией, сном, которые он уже привык рассматривать ночами, мечтая о девчонке. С другой — все было до чертиков реальным. Но, на всякий случай, Василий втянул носом аромат волос Груньки, доверчиво спавшей в его руках, чтобы удостовериться, что не бредит. Это сейчас она спала и не шевелилась. А ночью, едва-едва он вырубился, как тут же проснулся. Девчонка не привыкла делить свою постель хоть с кем-то. То она брыкалась, что-то недовольно ворча сквозь сон. То норовила отодвинуться к самому краю, постоянно сбрасывая руки Васьки с себя. Пока Барину не надоела эта игра в «Кошки-мышки» и тогда он подгреб девчонку под бок и зажал крепко, удерживая рукой за плечи, а ногу закинул на ее бедра. Во сне Грунька что-то проворчала, выдохнула и затихла. Больше не просыпалась и спихнуть его, Барина, с постели не пыталась.

Взгляд Василия прошелся по темным, бронзовым ресницам, по веснушчатому курносому носу, по розовым щечкам, по чуть приоткрытым губам, которые вмиг захотелось поцеловать. Но Васька не решился, пусть и было огромнейшее желание разбудить девчонку поцелуем. А потом и более откровенными ласками. Он был уверен, что такое пробуждение пигалице придется по вкусу. Василий решил дать пигалице выспаться.

Ваське вдруг подумалось, насколько дорога и нужна она стала ему. Ведь времени прошло — кот наплакал. А уже нужна. Но это, почему-то, не пугало. Вот кто-то из знакомых мужиков жаловался, что серьезные отношения душат, угнетают, и хочется свободы. Нет, Ваську это не трогало. Его беспокоил другой момент. Очень беспокоил.

Груньке всего девятнадцатый год, мелкая еще, девочка совсем. С Барином у них разница в возрасте почти десять лет. Вроде бы и немного. А с другой стороны — пропасть. Однако, опять же не возраст заботил Ваську. Был другой момент, от которого Барин сходил с ума.

Ревность.