Перья

Вытянутые губы госпожи Рингель блестели, она еще раз хлопнула по столу и сказала, что недалек тот день, когда варвары-греки сдадут последнее творение вдохновенной императрицы Елизаветы в аренду алчным американцам, которые устроят во дворце казино — и это ее пророчество исполнилось через несколько лет[196]. Господин Рингель, сжимавший коленями бутылку вина, нежно ответил супруге, что его маленькая красавица не должна печалить себя вещами, над которыми мы не имеем власти, и что время токайского уже настало. С этими словами он энергичным движением вытащил пробку.

Когда тосты были произнесены и мы уселись за стол, господин Рингель обнаружил, что моя рюмка осталась полной. Я попытался объяснить, что у нас дома не пьют алкоголь и что отец даже субботнюю трапезу освящает над виноградным соком, но мои слова не возымели действия на хозяина дома. Он решительно настаивал, чтобы я выпил вина, за которое в эти дни суровой экономии и жесткого нормирования ему пришлось заплатить в магазине «Скрип» несусветные деньги. А если я боюсь опьянеть, господин Рингель заверяет меня, что мои опасения совершенно напрасны, поскольку и сам он пил в моем возрасте токайское в этот праздничный день.

О, что это был за праздник! На улицах его родного города вечерний ветер колыхал развешанные повсюду императорские флаги, в окнах домов во множестве светились зажженные свечи. Сопровождаемое оркестром и факельщиками праздничное шествие направлялось к зданию большой синагоги, где глава общины встречал его молитвой «Дарующий спасение царям», а престарелый раввин Ринк произносил проповедь, специально приуроченную к событиям праздничного дня. Как и в прошлом, и в позапрошлом году она включала в себя напоминание о том. как, посетив сей город в самом начале своего славного царствия, молодой император поцеловал свиток Торы, вынесенный навстречу ему старейшинами еврейской общины, а на вынесенные священниками кресты и хоругви взора не обратил.

Дома, продолжал свой рассказ господни Рингель, к их возвращению служанка уже успевала накрыть праздничный стол, и отец приносил из погреба запечатанную бутылку токайского, запасы которого мать пополняла по пути от Карпатских гор, где она проводила с детьми каждое лето.

Забыв о моем присутствии, супруги Рингель без устали нахваливали золотистое, цвета солнца в день жатвы, вино, сладость которого так приятно оттеняет намек на тонкую горечь. Они вспоминали золоченую императорскую карету на улицах Вены, запряженных в нее белых лошадей и окружавших ее венгерских гусар в леопардовых шкурах, а потом проклинали день, когда бездна разверзлась в Сараево.

Кажется, я уже дремал, когда пропахшую нафталином, вином и запахом догорающих свечей комнату вдруг наполнили далекие и торжественные слова песни, исполнявшейся на пьянящую, неведомую мне прежде мелодию:

Боже, царя нам превознеси,Боже, страну нашу сохрани!Сильный спасением в вере,

Правит он мудрой рукой!

Супруги Рингель самозабвенно пели стоя. Свое пение они сопровождали ритмичными взмахами рук, в которых держали черно-желтые флажки, и вызванное этим движение воздуха освежило мое лицо.

Когда комната погрузилась в тишину, госпожа Рингель включила электрический свет и сообщила, что они с супругом специально для меня исполнили гимн Австро-Венгрии на иврите, как пели его когда-то участники сионистских собраний в их родном городе. Поправив берет у меня на голове, она проводила меня к двери и еще раз взяла с меня обещание никому не рассказывать о том, свидетелем чему я оказался сегодня у них дома.

4

Мои друзья-монархисты очень старались не навлечь на себя гнев властей, и хотя они знали, что наслаждаются временным покоем, за которым придет неизбежное столкновение с действительностью, им и в голову не приходило, что это случится так скоро.

Придя к ним наутро следующего дня, я увидел, что у них дома все вернулось к прежнему состоянию. Господин Рингель подал мне тарелку с оставшимися от вчерашнего празднества пирожными, а госпожа Рингель уже сидела на своем обычном месте, согнувшись над обтянутой сеткой деревянной головой, в которую были воткнуты длинные, как спицы, булавки. Оторвавшись от работы, она порылась в выдвижном ящике стола и протянула мне извлеченный оттуда продолговатый конверт авиапочты с окантовкой из синих и красных ромбовидных полосок. Конверт украшали зеленые марки с изображением маленького медведя на дереве, и госпожа Рингель, указав на него пальцем, спросила:

— Видел ли ты прежде коалу, мой добрый мальчик?