Перья

Вечером мы пошли в гости к Агуве, и мать не упустила случая пересказать слова Ледера своей лучшей подруге. Агува сообщила в ответ, что Ледер — мерзавец, которого надлежит остерегаться даже овцам и козам, и что он не случайно работает в таком месте, где у него есть возможность прокрадываться в спальни к девочкам и незаметно для всех ощупывать гладкие ножки бедных слепушек. Мать прижала меня к себе и глазами показала Агуве, что та не должна говорить при ребенке подобные вещи.

— Яблочко упало недалеко от яблоньки, — сказала Агува и густо покраснела.

В Первую мировую войну реб Довид, отец Ледера, подвизался турецким контрагентом, а Хаим Сегаль, первый муж Агувы, был его помощником. Агува рассказывала, что турки задумали тогда завалить Суэцкий канал тысячами мешков с землей, чтобы воспрепятствовать прохождению через него английских кораблей. Ледер и Хаим Сегаль за бесценок скупали одежду у измученных голодом и болезнями людей, перепродавали ее за приличные деньги туркам, и те шили из нее мешки.

В синагогах в ту пору снимали со свитков Торы серебряные короны и продавали их по цене металлического лома, так что цена поношенной одежды едва ли была велика, но Агува и сорок лет спустя сохраняла уверенность, что отец Ледера обманывал несчастных.

— Злодей буквально околдовывал их, убеждая снимать с себя последнее, — утверждала она. Утерев слезу, Агува добавила шепотом, что старый Ледер околдовал и ее покойного Хаима, и известного торговца господина Перельмана, и даже глупого турка, которого заставил поверить, что проданные ему тряпки не сгниют в Суэцком канале.

В зиму, проведенную мною на берегах Большого Горького озера, я исходил Деверсуар[20] вдоль и поперек, причем мне много раз попадались на глаза тела вражеских солдат, долго остававшиеся в водах канала. Их одежда, изготовленная из замечательно прочной ткани, была совершенно сгнившей, и я горько усмехался, вспоминая рассказы Агувы о незадачливых турках.

Хаим Сегаль не расстался с Ледером и после войны, когда тот сблизился с иерусалимскими ультраортодоксами[21]

. Агува считала, что ревнители веры презирали «старого Тераха»[22], но в своих плакатах, которыми часто бывали обклеены стены домов в религиозных кварталах Иерусалима, они уважительно называли его «нашим изъяснителем и предстоятелем», поскольку он, хорошо знавший английский язык, составлял их меморандумы Верховному комиссару[23], вел от их имени переговоры с Министерством колоний и депутатами британского парламента, состоял в переписке с журналистами лондонских газет. Довид Ледер был особенно полезен ультраортодоксам в ходе их встреч с Верховным комиссаром. Оказавшись однажды дома у Ледера-сына, я увидел единственную сохранившуюся с тех пор фотографию. Поджавший губы, в неуклюже нахлобученной на голову кипе доктор де Хаан — его убили через несколько месяцев после появления этого снимка[24] — был запечатлен на ней в обществе Ледера-отца и Хаима Сегаля у выхода из дворца Верховного комиссара. Мое внимание привлек тогда галстук, слишком туго затянутый у де Хаана на шее. Справа от него стоял реб Довид в белом костюме; гладко выбритый, он взмахом руки, в которой была зажата пара перчаток, указывал на что-то арабскому охраннику. Поодаль от них стоял стушевавшийся Хаим Сегаль с потрепанным портфелем в одной руке и с пальто, перекинутым через другую; пальто принадлежало Довиду Ледеру.

Время от времени реб Довид ездил в Лондон, Вену и, однажды, в Мариенбад, где собрался большой съезд «Агудат Исраэль»[25]. В ходе этого мероприятия он охотно обсуждал с известными раввинами тонкости еврейского религиозного закона, а по ночам, добавляла Агува, «таскался по кабаре». Что же до ее Хаима, то он никогда не удалялся от Иерусалима дальше Нижней Моцы, куда ходил пешком за родниковой водой перед праздником Песах и за ивовыми ветвями в канун Суккот[26].

В сороковых годах Сегаль был однажды жестоко избит хулиганами, которым не понравилось, что он, стоя у избирательного участка в день выборов в Национальный комитет[27], агитировал людей бойкотировать выборы. Вскоре после этого Сегаль скончался, и три года спустя Агува вышла замуж за Биньямина Хариса, стоявшего теперь за перегородкой на кухне и готовившего там варево из чеснока в молоке. По словам моего отца, это снадобье считалось верным средством повысить мужскую потенцию.

Мать с Агувой говорили шепотом, но Биньямин все же почувствовал, что первосуженый его жены вернулся с того света и незримо расхаживает под сводами его дома. Неожиданно появившись в проеме кухонной двери, Биньямин стукнул по косяку заляпанной молоком ложкой и торжественно провозгласил:

— Черчилль — еврей!

Мать возразила ему, заметив, что Черчилль — чистопородный английский гой, о чем известно всему свету, но Биньямин выказал непоколебимую уверенность в том, что только еврей может назвать свою дочь именем Сара.

— Посмотри, что стало с моими руками! — воскликнула Агува.