После войны, продолжал отец, Хеврони поехал в Вену, и этот великий город науки на протяжении четырех лет восхищался «звездой с востока», просиявшей в его небесах[254]
. Известнейшие профессора выражали уверенность, что Хеврони проложит новый путь в математике. Красивейшие девушки искали его близости. Но он, закрывшись в своей комнате, корпел над книгами и безутешно оплакивал свою возлюбленную Стеллу — голландскую девушку, которая работала медсестрой в больнице доктора Валаха и умерла от сыпного тифа в мировую войну.— Тебе это Люба рассказывала? — спросил я отца.
— Не твое дело! — раздраженно ответил он и тут же спросил, не от Ледера ли я узнал о его первой жене и об их венском знакомстве.
Я кивнул, испытав острую печаль от того, что возникшая между нами близость исчезла вместе с утренним туманом. Отец погрузился в свои мысли.
У входа в городской сад он сказал, что после бессонной ночи ступни его ног превратились в игольницы, и направился к скамье, располагавшейся так, что с нее открывался вид на весь сад. Из сумки с талитом отец достал термос и налил нам обоим чай. После этого он стал наблюдать за сценой, которая разворачивалась на лужайке перед нами: смелая ворона дразнила маленькую собачку — резко снижаясь, она ударяла ее крылом и взмывала вверх. За соснами вдали белело здание школы Шмидта[255]
, над которым выступали верхние этажи центрального почтамта и украшенная крылатым львом крыша здания «Дженерали»[256]. Прямо перед нами в низине находились пруд Мамилы и прилегающий к нему участок старого мусульманского кладбища, частое место наших с Ледером встреч.— Что ты в нем нашел? — сердито спросил отец.
— В ком? — переспросил я, желая выиграть время и собраться с мыслями.
— В ком, в ком… в Ледере! Зачем ты придуриваешься?
Лицо отца покраснело от раздражения. И тогда, и в последующие годы родители безуспешно пытались понять, чем меня околдовал низкорослый сборщик пожертвований из квартала Рухама. Они снова и снова ревниво проверяли, не отравил ли он мою кровь.
Я, как мог, попытался объяснить отцу основы линкеусанской доктрины, но мои объяснения показались ему смешными, и он спросил, что эта белиберда может дать человечеству.
— Обеспечение продовольственного минимума для всех, — проговорил я, задыхаясь от обиды.
Отец засмеялся в голос и сказал, что эта задача уже решена. Наш приятель фармацевт господин Мордухович может обеспечить продовольственный минимум каждому — пачку шоколада «Экс-Лакс».
Глава восьмая
После досадного фиаско в «венском кружке» Ледер перенес передовой командный пункт продовольственной армии из кафе «Вена» в переплетную мастерскую Гринберга, располагавшуюся на улице Яффо, напротив школы Альянса. Там его КП находился вплоть до последовавшей два года спустя большой демонстрации против получения германских репараций[257]
, одним из результатов которой стало разоружение продовольственной армии.— Наше движение избавилось от детских болезней, — заявил Ледер, когда утихли отголоски скандала, учиненного им на императорском банкете у супругов Рингель. — На смену наивной попытке завоевать улицу, немедленно убедив в нашей правоте широкие слои общества, включая нелепых в своей косности подданных Франца Иосифа, приходит тактика сжатого кулака. Нам надлежит сформировать серьезное идеологическое ядро, которое подготовит конкретные рабочие планы для будущего линкеусанского государства и составит со временем его кабинет.
Сделав вираж вокруг воображаемой выбоины на дороге, Ледер испытующе посмотрел на меня. Необходимый актив для такого ядра уже существует, сказал он, и если я не забывчив, как кошка, то, разумеется, помню, что в ходе своего краткого ночного визита в наш дом он упоминал о веганской группе, которая формируется вокруг господина Гринберга. Припомнив что-то, Ледер прервал свою речь, а затем невзначай спросил, ходит ли теперь моя мать за покупками в магазин вегетарианских продуктов.
В дальнейшем мне не раз доводилось бывать вместе с Ледером на заседаниях вегетарианско-веганского комитета, проводившихся в доме у Гринбергов в ранние послеполуденные часы. Отец вместе с Риклином был тогда поглощен кладбищенскими изысканиями, мать занималась судьбой Йеруэля и его оставшейся без мужа матери, а я оказался предоставлен самому себе.