Перья

Вернувшись из Галилеи, дед привез с собой несколько закупоренных склянок с моллюсками в зеленой болотной воде. Он с удвоенной энергией возобновил свои опыты и вскоре произвел устойчивый ярко-синий краситель, который использовал для окраски шерстяных нитей. Те заняли почетное место на полке у него дома и с гордостью предъявлялись им посетителям.

Оказалось, однако, что открытый им способ производства синих нитей имеет авторитетных противников. Литовские раввины опирались на мнение Рамбама, считавшего, что искомый пурпур может быть произведен только из моллюсков Средиземного моря, обитающих у побережья надела Звулуна, о котором сказано: «У брега морей будет жить и у пристани корабельной, и предел его до Цидона»[241]. Как следствие, произведенный дедом краситель они не считали заслуживающим названия «тхелет». В то же время каббалисты из ешивы «Бейт Эль» опирались на «Зогар»[242], где сказано, что моллюск для производства нужного красителя должен обитать в озере Кинерет, у берегов которого сокрыт посох мессии и которое, таким образом, станет отправной точкой освобождения Израиля. Отмечая близкое расположение и тесную связь озер Кинерет и Хула, они выражали уверенность, что сделанное дедом открытие позволяет евреям вернуться к полноценному исполнению заповеди о кистях на краях четырехугольной одежды с вплетением в них синей нити.

Разразившийся спор побудил деда отправиться в новые странствия, рассказывала тетка Цивья, и он исходил все побережье Средиземного моря от Хайфы до Цидона, а потом и до Латакии. Днем он рылся в песке, а на ночлег устраивался с рыбаками на берегу или забирался в какое-нибудь разрушенное здание. Однажды дед поскользнулся на скалистом обрыве, именуемом Тирской лестницей, и чуть не сорвался в море. Три недели спустя он вернулся домой с пустыми руками и сокрушенно процитировал сказанное в трактате «Менахот»[243]

о том, что тхелет изготавливают из моллюска, который подымается в прибрежные воды раз в семьдесят лет. Свое фиаско дед связывал с тем, что не сумел рассчитать правильный срок его появления.

Правильный срок возвращения домой он тоже не сумел рассчитать. Сыновья встретили его на пороге с отросшими бородами, дочери — с заплаканными глазами. Жена умерла, пока он скитался.

— Каменные у них сердца, — со всхлипом сказала мать. — Что отец, что сын. У обоих каменные сердца. Когда мой исчез во второй раз две недели назад, тоже мог обнаружить по возвращении, что жены его больше нет.

Она встала, погасила свет в спальне и заглянула ко мне в комнату. Я притворился спящим.

— Ребенок устал от этого дня, — сказала тетка Цивья.

— Ребенок устал от этой жизни, — ответила мать и перешла на шепот.

Много лет спустя, уже будучи взрослым и даже женатым, я решился спросить у матери, что произошло с ней в тот день, когда отец исчез во второй раз.

— Так ты не спал, когда мы разговаривали с Цивьей? — спросила она с запоздалым упреком.

— Не спал.

— Вечером того дня у меня случился выкидыш.

6

О том, чем завершилась история новообретенного тхелета, отец рассказал мне, когда мы шли с ним ночью вдвоем на гору Сион, чтобы благословить там Творца по случаю завершения солнечного цикла.

Древними астрономами было установлено, что один раз в двадцать восемь лет, в выпадающий на среду день весеннего равноденствия, восходящее солнце возвращается в ту самую точку на небосводе, в которой оно находилось в момент своего появления при сотворении мира.

Отец с большим волнением ждал наступления этого дня. Ему дважды доводилось видеть солнце в момент завершения двадцативосьмилетнего цикла, рассказывал он любому, кто был готов его слушать. В первый раз — трехлетним ребенком, когда он сидел на плечах у своего отца, поднявшегося на крышу синагоги «Хурва». Во второй раз он стоял со своими друзьями на горе Скопус, среди строившихся тогда зданий Еврейского университета, и вместе они наблюдали появление солнечного диска над горами Моава, за Иудейской пустыней. Теперь такая возможность была дарована ему в третий раз.

— А в четвертый раз, — тихо приговаривал отец, — в четвертый раз я уже буду над солнцем.

В ту ночь, со вторника на среду четырнадцатого нисана, отец не ложился вовсе. Он отгонял от себя сон черным кофе и сигаретами, а в два часа зажег свет, погладил меня по лицу и сказал, что, если я не хочу пропустить восход солнца, нам нужно отправляться в дорогу.

Зеленоватый свет уличных фонарей пробивался сквозь заслонявшие их кроны деревьев и отбрасывал на каменные стены домов прозрачные хвойные тени, шевелившиеся с каждым дуновением ветра. Отец держал меня за руку.