Перья

— Я был на волосок от того, чтобы оказаться с переломанными костями в тюремной камере, на бетонном полу, — сказал господин Рахлевский.

— Вы опять начинаете с середины, — одернула его мать, любившая лишь такие истории, в которых внятно присутствуют начало и конец.

Рахлевский, не открывая глаз, стал рассказывать. В 1936 году он прибыл в Хайфу из Одессы на одном пароходе с супругами Спетанскими и с тех пор неизменно навещает их по понедельникам. Так же он поступил и сегодня, отправившись к Спетанским на полдник. Оказавшись по пути к своим старым друзьям у стоянки такси «Нешер», господин Рахлевский заметил, что подход к кнессету перегорожен растянутой спиралью колючей проволоки, за которой стояла цепь полицейских, напряженно смотревших в сторону улицы Бен-Йегуды. В нижней части этой улицы, у Сионской площади, собралась большая толпа, реагировавшая взволнованным гулом на доносившиеся из громкоговорителей хриплые крики ораторов. Полицейский в каске, вооруженный металлическим щитом и дубинкой, указал господину Рахлевскому на плакаты, свисавшие с электрических проводов, как во времена британского мандата. Он посоветовал ему удалиться поскорее, потому что «скоро сюда явятся разгоряченные херутники и здесь прольется кровь». Рахлевский поднялся по верхнему участку улицы Бен-Йегуды, обошел Шиберову яму[336]

, миновал музей «Бецалель» и направился к многоэтажному дому, в котором жили его друзья, обладатели лучшего в Иерусалиме тульского самовара.

Ближе к вечеру он собрался домой, проигнорировав предостережения хозяйки, предлагавшей ему остаться и переждать беспорядки. Господин Рахлевский вышел на улицу под легким дождиком. Он с удовольствием вдыхал по-европейски прохладный воздух, напомнивший ему дни его киевской молодости, однако на углу улиц Бецалель и Бен-Йегуды перед ним неожиданно выступила из тумана толпа демонстрантов, которую прежде скрывало угловое здание больничной кассы. Демонстранты швыряли камни, били витрины, переворачивали припаркованные автомобили. Толпа утягивала с собой всех, кто попадался ей на пути, и таким образом господин Рахлевский оказался среди возбужденных людей, которые направлялись к зданию кнессета, имея намерение подойти к нему не со стороны охранявшегося фасада, а сзади.

В начале улицы Беэри, напротив дома Либермана, демонстрантов поджидала пожарная машина, направившая в толпу мощную струю своего брандспойта. Нескольким молодым людям из числа демонстрантов удалось пробиться к кабине пожарной машины, они начали избивать сидевшего за рулем полицейского, тот потерял управление, и машина, выскочив на тротуар, врезалась в стену дома. С криками «Мы не сдадимся, позор правительству!» бушующая толпа устремилась вниз по улице Беэри, в окна кнессета полетели камни. Передовой отряд демонстрантов пересек улицу Короля Георга и перевернул стоявшую возле парикмахерской «Роберт» автомашину одного из депутатов кнессета. С крыш соседних зданий полицейские стали кидать в толпу дымовые гранаты, одна из которых попала в лужу бензина, вытекшего из бака перевернутой машины. Вся улица до расположенной в конце нее гостиницы «Эден» окрасилась красным пламенем, придавшим происходящему совершенно адский вид.

На свое несчастье, господин Рахлевский оказался между полицейскими и демонстрантами. В этот момент он вспомнил талмудическую притчу про голубя, который, спасаясь от ястреба, залетел в расщелину в скале и обнаружил там притаившуюся змею. Ощутив себя таким голубем, наш сосед осознал, что, если он побежит вперед, то будет ужален змеей, а если вернется назад, попадет в когти ястреба. Завопив от ужаса, Рахлевский стал хлопать себя руками по бокам, взывая о помощи к хозяину голубятни.

— Хозяин голубятни не пришел, — проговорил господин Рахлевский, улыбнувшись распухшими губами. — Вместо него явился обладатель дубинки.

Из-за закругленного угла дома Фрумина выбежала группа полицейских. Рахлевский первым попался им на пути, и, когда сознание вернулось к нему, он обнаружил себя лежащим на грязном клепаном полу арестантской машины.