Перья

Мать насмешливо повторила иностранные слова, которыми я воспользовался, и сказала, что она пусть и не получила полноценного школьного образования и не имела впоследствии времени, чтобы ходить на популярные лекции для посетителей Народного дома, все же располагает достаточным здравым смыслом, чтобы увидеть огромное расстояние от Ледера до философии.

— Теперь мы оба — взрослые люди, — произнесла она, когда мы пересекали поток движения на Иерихонской дороге, — и ты можешь хотя бы однажды выслушать правду не обижаясь. Ты и университет оставил из-за него, уверовав, что на философском факультете тебя встретят увенчанные коронами мудрецы, решающие проблемы вселенной, перекатывая языком слова Спинозы и Канта.

Мать также считала, и в этом она была отчасти права, что Ледер привил мне склонность выискивать в событиях и явлениях нечто пикантное:

— Именно поэтому ты никогда не читаешь книги от начала до конца. Только предисловия и слова благодарности, да еще выискиваешь посередине какие-нибудь бессмысленные рассказы и пустые остроты. Поэтому у тебя и диплома нет до сих пор. Тебе все еще кажется, что жизнь — это четвертая часть «Книги острот и шуток» Друянова[120].

С не меньшей жестокостью мать утверждала, что дружба с Ледером во многом предопределила мои последующие отношения с окружающими и, в частности, мое пристрастие к общению со стариками:

— Мы с отцом никогда не могли понять, что ты в них находишь. Часами ты мог просиживать за разговорами с ними, как будто вы в детстве в одной речке купались или прибыли в Страну Израиля на одном пароходе.

Ей казалось, что ноги вели меня к старикам из-за того, что я изначально был склонен добиваться чужого внимания самыми простыми путями. И если в общении со сверстниками я должен был предпринимать значительные усилия, чтобы добиться признания, то старики щедро хвалили меня уже только за то, что я слушал их россказни и поучения с широко разинутым ртом.

Наблюдая мой жизненный путь со стороны и зная, как стремителен и жесток бег времени, добавила мать, она видит, что уже недалек тот день, когда я и сам стану одиноким стариком, ищущим внимания рано поумневших детей. Она хорошо представляет себе, как я буду делать сочувственно-глубокомысленный вид, внимая их незрелым сомнениям в существовании Бога и в уготованном нам воздаянии в загробном мире. Утешается же она мыслью, что найти правильный путь в жизни мне, возможно, поможет хорошее воспитание, которое они с отцом постарались мне дать.

Слева от нас в русле Кедронской долины открылся величественный памятник Авшалома[121]. Мать сняла темные очки и взобралась на высеченную в скале вокруг памятника площадку. Ощупывая красноватые прожилки в огромных камнях, она обошла монумент и, откинув голову назад, посмотрела на каменный цветок лотоса, венчающий конический купол надгробия.

После этого мы уселись на ведущих в Йеѓошафатову пещеру ступенях, обретя желанное укрытие от зноя в почти влажной прохладе погребального зала. Когда она была девочкой, вспомнила мать, нижняя часть надгробия еще оставалась засыпанной землей и камнями. Царившее здесь запустение запомнилось ей как давний сон, окутанный желтоватым светом, глухим и прозрачным одновременно.

— Но ты видишь! — воскликнула она, неожиданно подскочив со своего места. — Эта змеюка повсюду ползает за нами.

В один из тех давних дней, рассказала мать, возле их дома столпилась группа рассерженных ешиботников, среди которых был и молодой Ледер. Собравшиеся вознамерились помешать британской археологической экспедиции, расчищавшей завал у подножия гробницы. Ярость ультраортодоксов вскипела, когда они увидели, что в ходе раскопок археологами, расчищавшими основания колонн, был снесен возведенный вокруг монумента каменный забор, в результате чего прилегавшие к нему могилы обрушились и находившиеся в них кости рассыпались. Возглавлявший ешиботников реб Йона Цвабнер велел им лечь на обрушившийся грунт, и они покинули подступы к гробнице лишь после того, как явившиеся на место происшествия турецкие охранники их крепко поколотили.

Тем не менее археологи были напуганы, и раскопки в этом районе возобновились только через семь лет, с установлением английской власти. Иерусалимские ревнители устоев и теперь препоясали свои чресла и вышли в Кедронскую долину под предводительством реб Довида Ледера. но его сына среди них уже не было. Никто в Иерусалиме не знал, куда он подевался после того, как уехал в Бейрут с двумя китайскими монахинями.