Перья

Когда будильник звенел, предвещая скорое окончание урока, помощник служки предлагал Хаймону — так в этой комнате величали Хаима — пойти поучиться чему-нибудь полезному в классе, напутственно предостерегая его от бессмысленной траты времени и родительских средств. Но служка прерывал своего помощника, заявляя, что Хаиму нужно готовиться к экзаменам на аттестат зрелости.

— Посмотри, у него руки поэта, — говорил он помощнику, указывая на длинные пальцы и почти женские руки моего друга.

— Ты слышал, есть такой поэт Амихай[291]? — спрашивал он у Хаима. — Теперь его стихи во всех газетах печатают, а ведь он здесь учился, и как его только не мучил этот ашкеназский бастард Гринфельд! В сто раз больше, чем тебя, Хаймон! Если не веришь мне, спроси у его племянницы Ханы, которая учится с тобой в одном классе.

Затем моему другу обычно предоставлялось право нажать кнопку большого электрического звонка, возвещавшего о начале перемены.

Мы, школьные товарищи Хаима, тоже отдалились от него в тот период и нередко бросали ему в лицо насмешки учителей.

Много лет спустя судьба снова свела нас в Дженифе. Расположившись на холме, усыпанном гладкими, словно страусиные яйца, камнями, мы дожидались грузовика, который вернет нас в Файед и доставит туда останки египетских солдат, убитых у уничтоженной прямым попаданием снаряда зенитной пусковой установки. Мы заговорили о прошлом, и Хаим, превозмогая душившие его слезы, стал вспоминать нашу давнюю экскурсию в Ришон-ле-Цион.

Экскурсия включала в себя посещение винодельни, которое почему-то откладывалось, и мы, разбившись на группы, расселись в Саду барона[292]

под тенистыми пальмами, открыли консервы и приступили к обеду. Оставшийся в одиночестве Хаим получил жестяную банку с солеными огурцами. Гордость не позволила ему показать, что он недоволен своей порцией, и он съел все содержимое этой банки, мечтая лишь о том, чтобы немедленно умереть. В его ушах непрестанно звучала песня «Когда мы умрем, похоронят нас в винодельне Ришон-ле-Циона»[293], и, глядя на высокие вертикальные резервуары, Хаим представлял себе, как он взбирается по лестнице на один из них и бросается камнем в его пьянящую глубь.

4

И только дома у Хаима никто не усомнился в его дарованиях.

Когда я, понуждаемый родителями, стал регулярно общаться с ним, он был одержим химией. Стол в его комнате выглядел как настоящая лаборатория: реторты, пробирки, спиртовка, асбестовые решетки. Запах стоял там такой же, как в нашем школьном кабинете естествознания. Место книг, переложенных с полок на широкие подоконники, занимали флаконы с какими-то жидкостями и емкости с порошками, кусочки металла и другие таинственные предметы. На флаконах красовались наклейки с латинскими буквами и мелкими цифрами.

— Вот на этой полке собраны различные химические элементы, — с важностью сказал Хаим.

Он споро, как по писаному, стал излагать мне общую химическую теорию, перемежая свою речь иноязычными терминами. Голос его оставался при этом ровным, лишенным выразительных интонаций. Время от времени Хаим, не прерывая устного изложения, выводил на лежавших среди пробирок листах бумаги какие-то формулы, но, убедившись, что они остаются для меня непонятными значками, он отодвинул листы и зашел с другой стороны:

— Химические элементы подобны волшебным камням, которыми играл Бог, приступив к сотворению мира. И так же как многие тысячи слов в иврите состоят из двадцати двух букв, все виды существующей в этом мире материи состоят примерно из ста элементов.

Много позже, вспоминая в конце войны этот наш разговор, Хаим сравнил его с визитом раввина Узиэля в лабораторию доктора Вейцмана. А тогда он, увлекшись идеей сходства ограниченного числа букв в письменном языке и химических элементов в природе, пытался передать мне свою увлеченность, говоря о частотности тех или иных сочетаний и о том, что простейшие звуки неделимы — подобно химическим элементам.

— Это поразительный, бесконечный мир, — настаивал Хаим.

Он надеялся собрать коллекцию всех известных человечеству химических элементов и проявлял в этом деле большую изобретательность. В начисто вымытой баночке из-под горчицы, на которой красовалась наклейка с надписью Au, хранилась искривленная золотая коронка, изъятая при протезировании изо рта его матери. Свинец был представлен литой наборной строкой, которую Хаим подобрал в куче мусора у типографии «Соломон» на улице Рава Кука. Алюминий для коллекции Хаима пожертвовала его мать, уступившая ему крышку от небольшой кастрюли. Ртуть юный химик добыл из разбитого им термометра. Неон, о котором Хаим с гордостью рассказал, что тот представляет собой редкий благородный газ, производимый методом выделения из сжиженного воздуха, был представлен в его коллекции в виде продолговатой трубки молочного цвета, специально купленной Хаимом в магазине электроосветительных приборов.

Начало нашей дружбы сопровождалось непрерывным поиском недостававших в коллекции Хаима элементов.