Перья

Мать находилась в ванной комнате, где ей была хорошо слышна речь отцовского друга, и она очень громко запела с канторской интонацией:

— Словно пастырь, проверяющий свое стадо…

Этот фрагмент новогодней молитвы должен был заглушить слова гостя, сделав их неуловимыми для моего слуха, но Риклин ничуть не смутился и сказал, обращаясь к отцу:

— Если твоя супруга продолжит свои упражнения и будет регулярно полоскать горло сырым яйцом на меду, голос у нее станет таким же глубоким и приятным, как у Голделе Малявской. В этом случае она сможет претендовать на должность главного кантора в большой реформистской синагоге Нью-Йорка.

Мать, продолжая пение, открыла кран и стала наблюдать за движением карпов, плававших в ванне туда-сюда, оставляя за собой мутный шлейф экскрементов. Каждую неделю наша чугунная эмалированная ванна на львиных лапах превращалась в емкость для разведения рыбы, и мы в течение двух дней не имели возможности мыться. Я бросал карпам хлебные крошки, хватал скользкую рыбу и пытался удержать ее в руках, а отец говорил, что мать даже личную гигиену членов нашей семьи приносит на алтарь свежей пищи. Два дня подошли к концу, мать закрыла кран, вытащила пробку из ванны, вода ушла, рыбы стали биться о чугунные стенки. Выждав нужное время, мать бросила карпов в подол своего фартука, принесла их на кухню, завернула в полотенце и сильными ударами рукояткой ножа положила конец их мучениям.

Разделывая рыбу, она сетовала, что разум оставил ее, когда отец завел дружбу с Риклином. Мало того что она стала принимать Риклина у себя дома как члена семьи, так она еще и потчевала его по своей глупости гречневой кашей, кренделями с сахарином и печеными яблоками, заботясь о необходимой гостю диете. А Риклин, не ведая благодарности, вел себя, словно худшее из животных, и все время норовил укусить кормившую его руку.

— Того, что он устроил мне в субботу «Шува»[325] я ему и

там не прощу, — сказала мать, извлекая внутренности из разрезанного рыбьего брюха.

2

Суббота «Шува» выпала в тот год на следующий день после Рош ѓа-Шана, и Риклин, направлявшийся на проповедь раввина Закаша в большую синагогу «Зихрон Моше», зашел к нам передохнуть по пути.

По своему обыкновению мать приветливо встретила его, подала угощение и встала неподалеку от стола, готовая услужить гостю. Реб Элие, вкусив диабетических сладостей и айвового компота, который мать специально для него варила без сахара, пришел в благодушное расположение духа и стал рассказывать моим родителям новости, накопившиеся у него за два праздничных дня: реб Исраэль Бар-Закай вел молитву так же красиво, как в былые дни в синагоге «Хурва», а реб Велвеле Тикотин, внук автора книги «Маръот ѓа-цовъот», великолепно трубил в шофар[326]. Риклин уверенно заключил, что трубные звуки в его замечательном исполнении прорвали все сатанинские завесы и достигли Престола Славы.

Допив компот, Риклин сказал, что мать бесподобно его приготовила, а затем поинтересовался, дошел ли до нас слух о скоропостижной кончине Нохума Рубина из квартала Керем. Этот несчастный насмерть подавился рыбьей костью во время праздничной трапезы, сообщил реб Элие, поправляя пальцем вставные зубы. По иерусалимскому обычаю Рубина похоронили той же ночью, и из-за праздника его грузное тело пришлось нести на руках до самого кладбища в удаленном квартале Гиват-Шауль, а потом еще ждать там араба из Бейт-Цафафы, чтобы тот выкопал могилу при слабом свете керосиновых ламп. Обратный путь Риклин и его товарищи проделали на исходе третьей стражи ночи[327] и, проходя по пустынным в этот час улицам города, они развлекали друг друга байками.

Дойдя до улицы Раши, члены похоронного братства решили подшутить над жившим там молодым могильщиком, который совсем недавно, пятнадцатого ава, женился. Риклин с компанией поспешили к баням в Батей Оренштейн, а два их товарища постучали в окно спальни молодого могильщика и прокричали на идише: «Борех, Борех, штей уф, а левае!», что означает «Барух, Барух, вставай, похороны!». Молодая жена могильщика, так рассказывали потом крикуны, стала слезно жаловаться на мертвецов, не дающих ей жить даже в Рош ѓа-Шана. Она упрашивала мужа не оставлять ее одну в пустом доме, но Борех быстро оделся, безропотно присоединился к товарищам и, подставив лицо первым лучам утреннего солнца, дал им стереть следы прерванного сна из уголков своих глаз.