Периферийная империя: циклы русской истории

Тезис о сверхприбылях оспаривается Донгаровым, который приводит гораздо меньшие цифры. По подсчетам Донгарова, средняя норма прибыли на заграничный торгово-промышленный капитал «составляла в 1887-1913 гг. 12,9%» [583]

. Легко заметить, однако, что приводимые Донгаровым данные – это что-то вроде «средней температуры больных по палате». Они включают в себя и период подъема 1888-1894 годов, и время индустриального бума 1895-1902 годов, когда прибыли достигли пика, и время кризиса 1903-1905 годов, когда прибыли резко снизились и западные инвестиции столь же резко сократились, и последующее восстановление экономики в 1906-1913 годах. В пиковые периоды, когда основная масса капитала прибывала в Россию, прибыль в 12-13% считалась скорее низкой, а во время индустриального спада наблюдался вывоз капитала из страны. Однако даже если бы иностранная прибыль в России не превышала 13%, это все равно были показатели для европейской промышленности чрезвычайные, превосходившие французские показатели примерно в 6 раз. Каким образом достигались подобные результаты?

Описанная Туган-Барановским «двойная эксплуатация» производителя и потребителя, может быть, и делала ситуацию более «благоприятной» для иностранного предпринимателя, но не могла не сдерживать развитие внутреннего рынка со всеми вытекающими отсюда последствиями. Как удавалось поддерживать завышенные цены на протяжении почти двух десятилетий при бурном росте промышленности? Страна развивалась, но внешнеполитическая и внутренняя социальная напряженность росли быстрее, чем национальная экономика. Вопреки мнению Туган-Барановского, главным источником сверхприбылей было не крестьянство, а правительство. Гигантские заимствования российского правительства на парижском и других финансовых рынках имели самое прямое отношение к прибылям западных предпринимателей. Государственный долг рос, поскольку нужно было оплачивать огромные правительственные заказы, привлекавшие иностранный капитал. Одновременно нужно было, не сокращая государственных заказов, поддерживать «крепкий рубль». Правительству приходилось усиливать финансовый пресс, заставляя население оплачивать развитие. Крестьянство действительно субсидировало строившуюся на западные деньги промышленность, но не столько при покупке товаров, сколько при оплате податей в казну. Поскольку этих денег все равно не хватало, нужны были новые кредиты. В итоге России приходилось расплачиваться дважды – выплачивая дивиденды иностранным инвесторам и погашая государственные долги, из которых были выплачены эти прибыли.

Еще современники заметили, что политика привлечения иностранного капитала, проводимая Витте, оборачивалась разорением деревни, которая, в конечном счете, должна была обеспечить средства и для выплаты международного долга, и для строительства железных дорог. Один из петербургских бюрократов ехидно заметил: «Министр финансов – лихой наездник, но конь не выкормлен и замучен – это просто крестьянская лошадка, правда, очень выносливая, но как ее ни шпорить и ни гнать кнутом, быстроты кровной лошади она достигнуть не может» [584]. Стремление «пришпорить» и «подогнать» крестьянскую лошадку породило напряженность, которая, постепенно накапливаясь, создавала предпосылки для социального взрыва. Экономические успехи 1895-1900 годов готовили политические потрясения 1905 года.

В России конца XIX – начала XX века был впервые опробован тот способ отношений «центра» и «периферии», который стал типичен для Латинской Америки лишь начиная с середины 70-х годов XX века. За кризисом перенакопления капитала в «центре» с неизбежностью наступал долговой кризис на «периферии». Вывоз капитала из России сопровождал каждый серьезный кризис на Западе начиная с 1847 года. Уже в 1861-1866 годах, по подсчетам Струмилина, золота из России вывезли не менее чем на 455 млн. рублей [585].