Перикл

   — Нужны ли тебе другие натурщицы? На задуманном тобою фризе, который опояшет Парфенон, будет так много людей: юных всадников, стариков, метэков, данников и девушек, идущих в день Великих Панафиней поклониться богине и несущих ей дары. Юношей и стариков ты найдёшь сам. А девушек?

   — Ты хочешь мне помочь?

   — Многие девушки и женщины почли бы за честь позировать для тебя. Хорошенькие девушки есть у Феодоты, ты знаешь. К тому же среди моих знакомых найдутся настоящие красавицы. Жена стратега Мениппа кажется мне очаровательной...

Разговор Фидия и Аспасии прервал Софокл, глава коллегии гелленотамов, распоряжавшейся общественной казной, куда стекались деньги из всех союзных городов. Коллегия строго следила за расходованием средств, отпущенных на строительство Парфенона, а глава её всегда присутствовал при раздаче денег строителям.

   — Все довольны, мы платим щедро, — сказал Софокл. — Строители получают больше, чем архонты и пританы. Как бы мы не избаловали их. Ты уж следи за тем, чтобы они работали усердно, — посоветовал Софокл Фидию. — Хотя, должен признать, работа кипит.

   — Будешь ли платить мне? — в шутку спросила Софокла Аспасия. — Я тоже работаю.

   — Тебе — слава, — ответил Софокл. — Кстати, Сократ отказывается брать деньги за своих харит. Говорит, что согласится взять лишь тогда, когда ты, Фидий, одобришь его работу. «А пока мне довольно и того, — говорит, — что я дышу одним воздухом с Фидием». Я сказал ему, что надо не только дышать тем же воздухом, что и Фидий, но и есть сыр и лепёшки, которые ест Фидий. Он оценил мои слова, но деньги не взял, угостил меня своей ячменной лепёшкой, которая, кажется, твёрже камня.

   — Отдашь его деньги мне, — предложила Аспасия. — Из моих рук он не откажется принять.

   — Из твоих рук даже яд покажется мёдом, — сказал Софокл, смеясь: старикам позволено говорить комплименты, которые из уст юношей могут показаться чрезмерными. — Ах, если бы деньги, которые мы теперь раздаём по Новому закону архонтам, пританам, гелиастам и другим магистратам, раздавала ты — серебро показалось бы им золотом.

   — Сколько и кому вы платите по этому закону? — спросил Фидий, расплющив о стол глиняную фигурку, которая ему не удалась.

   — Много, — вздохнул Софокл, — казна хоть и справляется с этим, но не становится полнее. Девяти архонтам по четыре обола в день, шести тысячам гелиастов — по два обола в день, которых, как известно, хватает на хороший завтрак, обед и ужин. Кроме того, деньги теперь получают эфебы, эти юнцы, полторы тысячи городских стрелков, пятьсот стражников у верфей в Пирее и пятьдесят здесь, на Акрополе, семьсот магистратов в Афинах и столько же в других городах, солдаты гарнизонов, тюремная стража, матросы, гребцы... Охо-хо, всех и не перечесть.

   — Сиротам, калекам и больным выдаются два обола в день, — добавила Аспасия. — На государственный счёт будут содержаться до совершеннолетия сироты и дети погибших на войне. Всего же таких людей около двадцати тысяч. Верно, Софокл?

   — Да, двадцать тысяч. Кроме того, по Новому закону учреждена театральная касса — феорикон. Все желающие могут получить из неё по два обола в день во время Лёней и Великих Дионисий для посещения спектаклей. Эту меру я приветствую. Перикл предложил? — спросил Аспасию Софокл.

   — Да, думая о тебе, о твоих новых драмах, Софокл, и об Эврипиде.

   — Спасибо. А о Кратине не думал? Говорят, что в новой комедии «Хироны» он говорит много обидного о Перикле.

   — Пусть. Перикл тоже посмеётся.

Спустившись с Акрополя, Аспасия направилась в Керамик навестить Феодоту. Её сопровождали двое слуг. Один нёс раскладной стул, на тот случай, если его госпожа захочет отдохнуть, другой — корзину с угощениями для Феодоты, которую она наполнила на Агоре — то, что взяла из дому ранее, оставила Фидию. В пути не отдыхала, торопилась — до заката оставалось не так уж много времени.

Феодота очень обрадовалась её приходу, защебетала, как соловей над гнездом соловьихи, принялась угощать всякими медовыми сладостями.

   — Не боишься посещать мой дом? — спросила она между сотней других вопросов. — Станут говорить, что Аспасия бывает в доме гетеры.

   — Нет, — махнула рукой Аспасия. — Всё равно обо мне болтают всякое. Если бы я даже сидела целыми днями взаперти, обо мне сплетничали бы — такова моя доля: каждому приятно сказать гадость о жене Перикла.

   — Он тебя по-прежнему любит?

   — Да, очень. Хочу родить ему ребёнка. Пойдёшь ли ты со мною в храм Артемиды — хочу попросить у неё сыночка.

   — Ай, — всплеснула руками Феодота. — Как это хорошо! Родить сыночка —это такая радость! Конечно, я пойду с тобой в храм Артемиды, в Элевсин, хотя это и далеко. Понесём ей много цветов и фруктов, целую телегу нагрузим, верно?

   — Верно, — согласилась Аспасия. — И сами усядемся на повозку — не идти же целый день пешком.

   — Правда. И возьмём вкусненькой еды. Будем целый день ехать и пировать. И петь гимны Артемиде.

Они поговорили об этом ещё некоторое время, а потом Феодота, вдруг став серьёзной, сказала: