Перс

В самом начале апреля в ознаменование нового походного сезона мы исследовали новорожденный грязевой остров. Море у Апшерона всегда дышит — и лоцманские карты не работают полноценно. Почти все старые и новые банки — распростертые мели в море, коварно располагающиеся далеко от берега, своим происхождением обязаны вулканической деятельности. Грязевой остров не новость, грязевых вулканов достаточно на суше к югу от Баку — это такие расплывшиеся пригорки, залитые застывшей столбиками ячеистой грязью. Но именно рождение на глазах в море живого геологического существа, особенная его оживленность, даже телесность, с какой существо это кипело и показывалось из моря сквозь вспухшесть земной коры, — все это волновало и удивляло необыкновенно. Утром в яхт-клубе Сикху доложили, что в двадцати пяти милях от берега близ деревни Шевелян поднялся вулканический остров. Прибыли мы к нему на двух шлюпках и ялике уже на закате. Вокруг лежал штиль, на нем переливались разливы нефти — поодаль пятнами, а вблизи сплошняком. Белевшая макушка острова при приближении оказалась птичьим базаром: гигантская стая птиц множества пород и размеров поднялась в воздух и стала кружиться над нами, осыпая градом помета. Остров был залит уже успевшим застыть горячим грунтом вулканической грязи. Шершавый, неудобный для шага, весь в застывших ячеистых пузырях, топорщившихся тупыми столбиками, был усыпан птичьими яйцами, которые не требовали круглосуточного высиживания. Больше километра в окружности и высотой около метра, остров утробно гудел, просыпаясь ревом и всплеском грязевых грузных фонтанчиков. Наотмашь пахло нефтью. Я встал на колени, разбил, расчистил, лег на едва терпимый кожей грунт, чтобы всем существом почуять недра. Они пробрались в меня, кипящая нефть обожгла внутренности. Ребята кинулись собирать яйца, для коллекции, птицы били нас сверху, Сикх кричал, что брать разрешается только по одному каждого вида. Кашкалдаки, нырки, речные утки, гуси-пискульки, серые, белолобые, цапли, каравайки — оглушительно гоготали и каркали на все лады, били нас в шею, в головы. Удар гусиного крыла сравним с ударом палкой. Мы защищались веслами и выдернутой с ялика мачтой. Багряное солнце билось и секлось в неистовой молотьбе кружащих птичьих крыльев. Уже в сумерках выйдя из окружения плавающей нефти, мы зажгли ее и, долго уходя в ночь, любовались зрелищем полыхающего моря. Огненными периодами оно окружало остров, над которым носились стаи растревоженных птиц.

6

Весной девятого класса Сикх собрал у нас свидетельства о рождении для оформления летнего допуска в погранзону. Вернул их только через три недели, ибо тем летом собрался вести нас в недельный поход в первую зону, с самым строгим допуском, — на озеро Ханбулан, в наделы давно обещанного Гиркана.

В тех местах костер не разжечь, почва — не земля, а подушка листового перегноя. Деревья — каштанолистный дуб, дзельква, железное дерево, часто многоствольное, ажурно статуарное, скульптурное, ибо растет медленно, неподвижно, тихоход среди остальных деревьев.

Многие деревья в Гиркане, как здания, как храмы, останавливают, захватывают взгляд — гигантские организмы с расщелинами, полными воды, мха, со своими ручьями, которые как в горах — образуются по капле где-то вверху в кроне, на незримых уже этажах, потихоньку, напитываясь из туманов, или росой, или влажностью стопроцентной при перепаде между тенью и нагретым полем верхней листвы, по струйке капли собираются в трещины, дают ток ручейкам. В дуплах и расселинах стоят озерца — линзы, полные глухого сумрака, листьев, собранного с верхних этажей крон искр солнечного света. На одной из стоянок я нарвался на водопой шершней, который они устроили в расселине ствола: желто-черное лоснящееся стадо гигантских насекомых густо облепливало намокшую, замшелую кору.

Утром Сикх привел нас к царь-дереву: каштанолистному дубу — гиганту, одному из трех самых древних деревьев в Гиркане. Когда мы увидели его, мы одновременно увидели и себя — крохотных, тянущихся цепочкой друг за другом по тропе через сумрачную огромную поляну, по краю которой стынет ручей под переброшенными стволами, меж ярких рощиц гибкого, с глянцевитым стеблем бамбука.

«Этому дубу больше восьми веков. Старики перед тем, как идти в сорок первом году на войну, приходили к нему. Аксакалы говорят, что дерево с тех пор не изменилось. Стоит дуб как и стоял, будто время не прошло», — говорит Сикх, оглаживая ладонями уходящий вверх ствол, от высоты которого кружилась голова, будто предстояло ступить и провалиться ввысь, в прорву кроны.

Темный влажный лес, свободный от травяного покрова и подлеска, одновременно дремучий и просторный, влек перспективой, составленной новыми и новыми сводами крон, хранящими верхний тайно-близкий мир, осеняющими все новые и новые колоннадные поляны.