Перс

Квинт Курций Руф, красноречивый фантазер-биограф Великого Александра, устами Столярова сообщил нам будоражащую историю о том, как в 330 году до нашей эры амазонская царица Фалестра посетила вставшего на юге пред Гирканом Александра Македонского. Оставив войско на Мугани, лишь с тремястами телохранительницами она преодолела Гиркан и приблизилась к лагерю греков. Вышедшему к ней Александру, пристально осмотрев его, она сообщила, что хоть тело его не соразмерно его величию, но тем не менее она желает зачать от него ребенка. Александр согласился подарить ей тринадцать дней своего мужского внимания. Фалестра так и не зачала от великого огня. Тем не менее подростковое наше воображение заполыхало дебрями Гиркана, подожженными тайным яростным, но несжигающим огнем наготы амазонок, двенадцать дней утешавших себя воинами Александра. Телесные сжатые огни раскачивались на лианах, провисших над ручьями, перетекали с берега на берег, я слышал слабое пение, я длился ему вослед, задыхаясь от летящей навстречу чащобы, полной непроходимости и шакальего воя, гнавшего меня по колено в ручье (опустить раскрытую ладонь, распознать направление течения), пригибаясь под перекинутыми стволами, обратно к стоянке.

— В течение сорока миллионов лет Гиркан пребывает в примерно одном и том же виде: семь десятков эндемиков, треть реликтов третичного периода, одна из неразгаданных тайн. Организм Гиркана отточен эволюцией как никакой другой. Как развивался этот оркестр древней флоры? Почему именно он выстоял целый ряд вечностей, эпохи наступления пустыни, вторжения ледников? — ставил перед нами вопросы Сикх, озаренный отсветом костра, худощавый, ломкий.

— Я мечтаю о том, чтобы Гиркан входил в ожерелье мировых драгоценностей природы, чтобы отныне здесь была не пограничная зона, а природоохранная, чтобы перл эволюции был открыт для изучения лучшими биологами, геологами, зоологами. В Гиркане должен быть обеспечен свободный ход мировой научной мысли. Но прежде его необходимо хотя бы показать миру, научной и просто любознательной общественности, которая даже и не подозревает о таком сокровище. Я мечтаю, чтобы здесь, на берегу Ханбулана, был построен Центр природы и науки, снабженный аэропортом для связи с главными заповедниками мира: кантата Большого каньона, мшистый тетраэдр Мачу-Пикчу, молочные от тумана бухты Курил, готика норвежских бухт, изумрудные лона Новой Зеландии, сиреневые Мальдивы… Наша дымчато-багряная осень на отрогах Талышских гор в полном праве встать в этот ряд! — так говорил нам Сикх.

8

Ширван, собственно, был для Хашема скрижалью. Карту древнего Израиля Хашем переносил на Ширван контурным методом, которым мы пользовались на Артеме для изображения Голландии: кирка и мотыга, ямки и борозды.

Я полюбил уходить в Ширван затемно, встречать рассвет, шел под звездами, держась за низкую ручку ковша Большой Медведицы, или без них — наугад, только сторонился стены камышей, но, уклонившись от озера, шел уже не опасаясь, с палкой от змей, всегда готовый провалиться по колено в зазыбившийся пригорок, полный писклявых песчанок, прянуть в сторону, замереть, дождаться, когда затаенные звуки ночи вновь сомкнутся надо мной, засуетятся, замельтешат, заволнуются и потом вдруг расступятся и потихоньку замолкнут совсем, когда турачи проснутся в зарослях гребенника горнистами, когда ударит вспугнутый первый, шарахнется тяжко другой, а я пойду себе, уже заблудившись, снова оглядывая предрассветную степь кругом. Я фотографирую эти линии — детеныши и самки редко идут след в след с самцами, оттого и след самцовый — жгут, вокруг которого вьются, танцуют, сплетаются тонкие пунктиры, но как точно ступают! Трехпалый орнамент рассыпан зернами.

Потом Хашем расскажет о судьбе Столярова, и я пойму, как целовать простор безбрежный, будто смерть в уста, никогда не поднять мне безумье, сознанье одиночного предстояния перед Богом. Учитель говорил: «Кругосветное плавание не форма психического заболевания, а способ жизни на воде. Люди отправляются в двойные, тройные кругосветки целыми семьями, так как нет ничего проще на моторной яхте на автопилоте идти куда пожелаешь, суда сейчас строят непотопляемые, комфортней иной квартиры, моей уж точно». Заблудившись в Ширване, я часто вспоминал Столярова, дожидался ночи и (как учил великий Сикх, дорогой Александр Васильевич), закинувшись навзничь, принимал ринувшееся на грудь глубокое, до жути полное звездной массы небо, стараясь в нем ориентироваться, запоминая, как числа, нумеруя справа налево по удалению, расположение серебряных зернисто-пылевидных скоплений. Со временем я вспомнил уменье, развил — нужно проникнуть в небо настолько, чтобы звезды простерлись по всему куполу глубиной и можно было повернуться, осмотреться, найти свой телесный угол в полусфере, который верно бы направил на восток… Перед тем как заснуть, я вставал и ногой прочерчивал канавку, ставил стрелку, чтобы с утра быть точным. Полярной звезды мне было недостаточно.

9