Персик

Леони, спасаясь от полуденного зноя, легла, откинувшись на подушки своей удобной, широкой белой кровати. Джим в очередной раз объезжал заводы де Курмонов в Валансьене. Последнее время он несколько раз в месяц наведывался туда, помогая совету директоров решать сложные проблемы. С конца войны у него было очень много работы. Прокатные линии стали и заводы, изготовлявшие вооружение, очень пострадали от бомбежки, а то, что уцелело, было разрушено отступающими немецкими войсками. Автомобильный завод остался более или менее нетронутым, и Джим отдавал ему все силы, осознавая огромную потребность в транспорте в послевоенный период. Автомобильные заводы де Курмонов помимо автомашин производили грузовики и автобусы, постепенно восстанавливались литейные заводы. Джиму приходилось нелегко, но он любил свою работу. Леони не помнила такого времени, чтобы у Джима не было какого-нибудь проекта, перспективного и с огромным размахом, так что он мог применить свою неистощимую энергию. К тому времени, когда они встретились, он уже преуспел в трех сферах деятельности, сделав блестящую карьеру, а ведь ему было двадцать семь лет. Он принадлежал к родовитой, но бедной семье из Саванны, штат Джорджия. Золотые разработки принесли Джиму его первое состояние, и когда это ему надоело, он рискнул попробовать себя в добыче техасской нефти. И снова ему повезло. Он выгодно вложил свое состояние в акции и в течение многих лет жил и работал на двух континентах, так же легко пересекая Атлантический океан, как некоторые переезжают из города в город. Джим всегда шутливо хвастал, что он знает трансатлантические маршруты, как свой дом. А потом он бросил все это, чтобы жить с Леони.

Леони не любила, когда Джим уезжал из дома, и скучала по нему так же, как и в пору их первой любви. Откинув назад волосы с влажного лба, она села и посмотрела через полумрак комнаты на статуэтку богини Сехмет. Гладкая гранитная статуэтка времен Египетской династии гордо смотрела на нее с каменного постамента. Внушительная львиная голова с каскадом волос, откинутых назад, поражала холодной красотой, а солнечный диск сиял, словно в серебристом свете.

Эта статуэтка, да еще статуэтка Бастет, священной кошки, составляли наследство Леони от отца-египтянина, который исчез, как только она родилась, вернувшись в мир цирковой богемы, которому принадлежал. Они были ее куклами, так как других игрушек у нее не было, и когда в возрасте шестнадцати лет она сбежала в Париж, это были единственные ценности, которые она забрала с собой. И она всегда верила, что с тех пор, как попала в Париж, богиня Сехмет управляла ее судьбой. С того времени ее жизнь, казалось, повторяла легенду о богине. И только Джим окончательно убедил ее, что это лишь воображение. Или, если быть точнее, она позволила Джиму думать, что он убедил ее. В глубине души Леони продолжала верить в легенду.

Со вздохом она встала с постели и пошла к окну. Маленькая коричневая кошечка побежала за ней, и когда Леони раскрыла ставни и солнечный свет разлился по комнате, кошка зажмурила свои бусинки-глазки. Окунувшись в тепло солнечных лучей, Леони почувствовала себя лучше. Не отсутствие Джима расстраивало ее на этот раз. Она думала о внучках. За искрящимся весельем Лоис скрывала горькое одиночество, в котором не признавалась даже ей. И с Леонорой удавалось увидеться только изредка, мельком, на бегу. Леонора всегда должна была «сделать то или это» или «решить проблему здесь или там». Работа, казалось, забирала все ее свободное время, и Леони, которая хорошо знала Леонору, прекрасно понимала, что та цепляется за работу, чтобы у нее не было времени думать о своих настоящих проблемах. А какие проблемы были у нее настоящими? Всегда, раздумывала Леони, внучки поверяли ей свои печали. Она знала их, как самое себя. А сейчас и болтушка Пич стала рассказывать обо всем.

— Бабушка, — сказала Пич как раз сегодня утром, — о, бабушка, я должна сказать тебе, что влюбилась.

С длинными волосами, заплетенными в косу, загорелыми ногами, исцарапанными от хождения по горам, Пич выглядела лет на тринадцать. Закусив губы, чтобы не рассмеяться, Леони внимательно слушала, как Пич изливала сердце, рассказывая о Гарри Лаунсетоне.

— Он такой красивый, бабушка, такой красивый… У него такие густые шелковистые волосы, которые все время падают ему на глаза, и он отбрасывает их назад — вот так! — а его глаза — самые зеленые. Я имею в виду, настоящего зеленого цвета. Бабушка, он — знаменитый писатель, и ему всего двадцать пять лет. Бабушка, как только я его увидела, я знала, что выйду за него замуж. Я просто знала.

— Пич, Пич, — смеясь, возразила Леони, — ты ведь даже не знаешь Гарри Лаунсетона! Я уверена, что он — привлекательный, как ты говоришь, и могу предположить, что очень талантливый, но, может быть, ты просто немного поражена всем этим. Сочетание славы и красоты может быть суровым испытанием даже для людей много старше, чем ты. В конце, концов, тебе только шестнадцать.