Персональный детектив

Это или примерно это хотела сказать Джосика врагу своему и главному палачу Кублаху, она долго готовила свою речь, долго слова выстраивала, хотя многое и присочинила, ну, да это не только с ней случается, но в нужную минуту сорвалась, напилась пьяной и потому из приготовленной речи ничего не сказала. Проникновенно глядя в глаза Кублаху, с нажимом глядя, сказала она вот что:

– Ыо-о-ой-й-й-й!

И осела в кресло, и мгновенно уснула, потому что перебрала.

Глава 7. Заседание штаба Братства

– Дон! Ты меня слышишь? Я иду к тебе, Дон! Я скоро!

И Дон при этих словах, вновь прозвучавших у него в голове, зябко поежился.

В миг полного устранения от дел и приятного созерцания моторола, как мы уже знаем, объял взглядом весь Париж‐100. Он свел в одну картину самоотверженный труд и не менее самоотверженное безделье, он вплел в ее узор чье-то полное отупение и чьи-то горькие размышления, подсластил его чьим-то любовным поцелуем и решительно отбросил многочисленные занятия гантельной гимнастикой, хотя вообще-то глупость он уважал, особенно в периоды созерцаний. Он… ну, словом, он видел чуть ли не все, что творилось в то время в городе. Он – и мы только что говорили об этом – в центр картины попробовал поместить встречу Джосики и Кублаха, эта сцена доставила ему удовольствие, особенно тем, что в ней ощущался привкус дважды сокрытого эротизма, хотя вроде бы откуда здесь эротизму взяться? Но вопросами причин и следствий во время созерцаний моторола не задавался – наоборот, именно от этих вопросов он всячески уходил и пользовался причинно-следственными связями своего мира только для плетения орнаментальных узоров на своих гигантских полотнах для неожиданных мазков, для, я извиняюсь за слово, контрапунктуры, то бишь противопоставления. Впрочем, не об этих тонкостях речь.

После Джосики и Кублаха моторола обратил свое внимание на дом Зиновия Хамма, что стоит на самой окраине Стопарижа, посреди Стеклянного сквера. Там в этот миг укрывался от его взглядов Доницетти Уолхов, геростратический преступник, всем известный как Дон. Здесь, пожалуй, впервые – вот это немного странно! – познакомился моторола с мастерством Дона, в котором уже, честно говоря, начал он сомневаться.

Вдруг пропала экранировка, и моторола вновь увидел неопрятную обстановку дома. Сам хозяин, Зиновий Хамм, одиноко сидел в своем неизменном кресле и что-то со встревоженным видом обдумывал. В подвальном кабинете, довольно скучной захламленной комнатушке, ожидая чего-то явно приятного, сидели Дон со своим штабом. Потом Дон встал и церемонно поклонился пустому пространству. И пропал. Пропало все. Комнаты дома (числом восемь) неожиданно слились в один большой зал, а Дон преобразился в певца-гастролера, поющего на полузабытой, архаической сингалингве. Четыре его верных помощника – Нико Витанова, Кронн Скептик, Алегзандер и Валерио Козлов-Буби, да еще плюс к тому давным-давно убитый Теодор Глясс, – помогали ему на правах, естественно, хора. Свисали складками занавесы, поскрипывали подмостки настоящего дерева, нестерпимо сияла люстра, а старинные напольные часы с маятником исполняли роль единственного зрителя и дирижера одновременно, притоптывая коротенькими гнутыми ножками, эти часы неистово отбивали в такт музыке какое-то бесконечное время. Впрочем, зрители были еще – с высокого потолка за исполнением песни внимательно наблюдали во множестве выросшие глаза. А прочие гости дома вместе с хозяином Зиновием Хаммом исчезли неизвестно куда.