От начала времен философы полагали, что смысл в жизни есть и что главная цель человечества – этот смысл отыскать. Извилистый путь поисков змеился из века в век, вплоть до XIX столетия, когда появились Ницше, Кьеркегор и другие запевалы в грядущем хоре отрицателей смысла. Эта тенденция получила развитие, когда отцы психоанализа – Фрейд, Юнг и Адлер – обнаружили разобщение между составляющими личности и практическое отсутствие возможности познать свое истинное «я», не говоря уже о том, чтобы найти смысл, которым оно сумеет руководствоваться. После двух мировых войн и десятка геноцидов голос нигилизма зазвучал еще громче и отчетливее – в постмодернистской драме, фильмах и прозе абсурда, произведя революцию как в художественном повествовании, так и в персонаже.
Радикализм считает и внутренний, и внешний мир бессмысленными, поэтому переворачивает все с ног на голову: последовательность и цельность заменяет на раздробленность, четкую картину – на искаженную, эмоциональное погружение – на умственное напряжение, вовлеченность – на отстраненность, продвижение вперед – на хождение по кругу.
Для радикализма привычна непривычность. Радикалист берет все традиционное и делает наперекор, но, как ни парадоксально, свободы тем самым не обретает. Как отметил Мартин Хайдеггер: «Однако противоборство всегда заключает в себе некую решающую, и зачастую даже опасную, зависимость»[109]
.Радикализм в создании персонажа – это то же самое, что кубизм в портрете. Писатель-радикал создает портрет в духе Пикассо – гротескно увеличивает, дробит, уменьшает, искажает, перетасовывает составляющие личности, но в итоге общий образ персонажа читатель/зритель все равно как-то угадывает.
Радикальный сеттинг насквозь пропитан символизмом, однако его причинно-следственные связи радикально беспорядочны. В фильме Жана-Люка Годара «Уик-энд» (Weekend) случиться может что угодно без всяких на то причин, в пьесе Сэмюэла Беккета «В ожидании Годо» не случается ничего – и тоже без всяких на то причин. Надо ли говорить, что такое перекраивание требовало новых и очень радикальных персонажей.
Радикальные персонажи мало с чем связаны помимо себя самих – ни с богом, ни с обществом, ни с семьей, ни с любимыми. Они либо изолированы и статичны (пьеса Тома Стоппарда «Розенкранц и Гильденстерн мертвы»), либо сбиваются в оголтелую толпу (роман Марлона Джеймса «Краткая история семи убийств»). Их диалог часто превращается в бессвязный лепет (фильм Дэвида Линча «Внутренняя империя» / Inland Impire).
Относительно простой средой для выражения радикальных персонажей выступает проза. Писатель, ведущий повествование от первого или третьего лица, может проникнуть в сознание персонажа и воспроизвести его разрозненные, отрывистые мысли; обрисовать его жутко субъективные, часто паранойяльные тревоги и впечатления, его мимолетные порывы, фрагментированные желания, раздробленную личность. Именно такая техника лежала в основе всего, что писал, как драматург и как прозаик, Сэмюэл Беккет.
Дон Делилло в своем романе «Белый шум» создал персонажей, личность которых не просто вызывает сомнения, она абсолютно размыта. Томас Пинчон в «Радуге тяготения» (Gravity’s Rainbow) устраивает круговорот из четырехсот персонажей вокруг Энии Ленитропа, который может быть, а может не быть тем, что он сам, другие персонажи или даже автор о нем сообщают.
Драматургу и сценаристу построение радикальных персонажей дается труднее, поскольку физическое присутствие актера на сцене или на экране само по себе придает персонажу связность и цельность.
Сэмюэл Беккет в «Счастливых днях» боролся с воздействием исполнителя, закопав единственных двух персонажей этой пьесы – Винни и Вилли – по шею в землю и мусор.
В фильме «Корпорация “Святые моторы”» (Holly Motors) кинорежиссер-абсурдист Леос Каракс заставляет своего главного героя Оскара принять девять разных обличий – от старой нищенки до китайского гангстера, а также мужа и отца двух самок шимпанзе.
Создание радикального персонажа
Чтобы персонаж стал радикальным, достаточно вытряхнуть из него все привычное. Ниже я перечислю девять составляющих, которые можно изъять, чтобы заострить образ.
Рефлексирующий драматический персонаж может выйти из гущи сражения и подумать: «Хм, кажется, не сносить мне головы» – и все равно ринуться обратно в бой, несмотря на опасность. Если же убрать рефлексию, драматический персонаж превращается в комического одержимого.
Комическим разумом правит одна только слепая одержимость – он прямолинеен как шпала, неутомим как прибой и однообразен как дождь. Создавая фарс, автор подключает персонажа к рычагу одержимости и при каждом удобном случае за этот рычаг дергает.
Арчи Лич из «Рыбки по имени Ванда» (A Fish Called Wanda) до смерти боится оказаться в неловкой ситуации, однако то и дело попадает впросак и садится в лужу.