Хеди Карлсон в «Одинокой белой женщине» (Single White Female), пытаясь заполнить глубокую душевную пустоту, прикидывается своей соседкой по квартире, лишая ее тем самым собственной идентичности.
В приступе одержимости фанатик может совершить то, что для него как будто не свойственно. Тогда, глядя в ужасе на дело своих рук, он оправдывает себя: мол, это был «не он». В действительности же этот поступок в критической ситуации раскрывает его истинную сущность.
В фильме «Вожделение» (Lust, Caution) японская армия оккупирует в 1942 году Шанхай. Красивая юная заговорщица в соответствии с планом подпольщиков соблазняет главу секретной службы, однако постепенно начинает пылать к нему страстью. И когда ей представляется случай убить его, она неожиданно для себя самой предпочитает не лишать его жизни, а спасти.
Многие радикальные персонажи поворачиваются к миру спиной. Спасаясь от суеты отношений, они уходят в мир своих мыслей, думая, что там-то они найдут и свободу, и творческий простор, и спокойную рефлексию. На деле же мысли их вьются беспорядочно, творчество оказывается для них претенциозным, а рефлексия – мучительной. Когда прошлое подкидывает им непрошеные воспоминания, они либо отрицают правду, либо обнаруживают неожиданный провал в памяти. Застряв между внутренним миром и внешним, они пытаются скрыться из обоих и не жить ни там, ни там. Если радикальному персонажу вдруг понадобится общество, то лишь затем, чтобы сбежать от терзающих его острых тревог по поводу напастей современного мира, экзистенциального дискомфорта и беспричинной внутренней тоски. Жизненной цели у таких персонажей нет.
Герою пьесы Сэмюэла Беккета «Последняя лента Крэппа» по здоровью противопоказаны бананы. Поэтому Крэпп, очистив банан, сует его в рот и застывает на несколько минут, глядя в пространство отсутствующим взглядом, не в силах заставить себя сжать челюсти[112]
.Радикальный персонаж лишен цели и потому пойман в ловушку – ловушку незавершенной пьесы («Шесть персонажей в поисках автора»), бессмысленных повторов («Стулья»), маниакальной политики («Бидерман и поджигатели»), неизвестной угрозы («Вечеринка в день рожденья»), конформизма («Носорог»), смерти («Король умирает»), шекспировской трагедии («Розенкранц и Гильденстерн мертвы»), бюрократии («Процесс»), полицейского государства («Человек-подушка»), рутины («Киношка»/The Flick), джунглей Амазонки («Встреча»/The Encounter), соседского заднего двора («Побег в одиночку»/Escaped Alone). Как актеры в сериале «Так чья сейчас реплика?» (Whose Line Is It Anyway?), которым задается тема для импровизации, эти персонажи не могут сойти со сцены и не могут отказаться от заданной драматургом посылки.
У многих писателей XXI века смысл жизни растворяется в политическом абсурде. Экзистенциальный ступор автора парализует его творения, и они выходят неподвижными истуканами, которым жизнь не скрасит ничто – ни любовь, ни искусство, ни знания, ни бог и, уж конечно, ни секс. Так что идеальной метафорой сегодняшней утраты смысла оказывается зомби. Мечта радикального персонажа – стать нежитью и жить отсутствием жизни. Дай им волю, они обитали бы в абсолютном зомбическом вакууме.
Сложный персонаж – это единая личность, способная действовать двояко – любить и ненавидеть, говорить правду и лгать. Эти увязанные между собой противоречия придают ему цельность, тогда как рассыпающиеся осколки радикальной натуры, наоборот, своего персонажа дробят.
В современном партиципаторном театре, например, подразумевающем взаимодействие актера со зрителем, роль распадается на персонажа и исполнителя – «Грубая сила» (Brute Force), «Нет больше сна» (Sleep No More), «66 минут в Дамаске» (66 Minutes in Damascus).
В романе Изабель Уэйднер «Аляповатая безделушка» (Gaudy Bauble) предметы становятся персонажами, а затем разобщаются: лицо, напечатанное на толстовке, множится, превращаясь в целую армию транссексуалов.
Привычная забота зрелого разума – выступать посредником между внешней действительностью и внутренними инстинктами, уравновешивая две эти враждебные силы и добиваясь душевного покоя[113]
.Радикальный персонаж – это вечный ребенок, который сдается на милость мира (покорность), или своих порывов (жестокость и насилие), или того и другого (лютующий дикарь, подчиняющийся приказам).
Если главный герой романа Харуки Мураками «Хроники заводной птицы» большой ребенок Тору не занят поисками своего кота или жены, значит, он предается размышлениям на дне колодца.
В привычных для Театра на Брум-стрит (Мэдисон, Висконсин) стебных постановках на грани фола – таких как «Оклахомо!» (Oklahomo!) и «Балерина и экономист» (The Ballerina and the Economist) – зрелость никому и даром не сдалась.
То же самое относится к киносценариям выпускника Брум-стрит Чарли Кауфмана. В его «Человеческой натуре» (Human Nature), например, действует психолог, обучающий мышей правилам застольного этикета.