Перстень альвов, кн. 1: Кубок в источнике

К концу пятого дня пути Лейкнир, Торвард и дружина фьяллей спустились в долину Раудберги. Местность здесь отличалась от окрестностей Золотого озера: здешние долины были короче и глубже, склоны гор – выше и круче, гранит почти целиком сменился кремнем. Над всей местностью господствовала Раудберга – священная Рыжая гора со святилищем на плоской вершине, которое, говорят, построили еще великаны. У людей никогда не хватило бы сил втащить на гору несколько десятков черновато-серых валунов, каждый из которых был высотой в три-четыре человеческих роста, и поставить их стоймя огромным кругом по краю всей площадки. В лунные ночи эти валуны сами кажутся великанами, стоящими плечом к плечу в древней священной пляске… Еще говорят, что валуны и есть великаны, однажды застигнутые солнцем во время священнодействия и навек окаменевшие… Что бы там ни было, уже много веков святилище принадлежало роду из Кремнистого Склона: его вожаки приносили здесь жертвы и заправляли священными праздниками. Новые поколения вырастали в горделивом сознании, что «самое священное» святилище племени квиттов принадлежит их роду. Но Лейкнир не любил святилища – чем-то тяжелым, зловещим веяло от череды каменных великанов, и казалось, что их сумрачная тень накрывает собой и долину, и усадьбу.

А вот Торвард ярл при виде святилища чрезвычайно оживился и опять пустился в расспросы. Еще бы – ведь именно там, в святилище Стоячие Камни, его мать Хёрдис Колдунью когда-то хотели принести в жертву. И прямо оттуда, из святилища, ее забрал великан Свальнир и унес в свое жилище в Великаньей долине. Несколько лесистых, огромных, диких гор, ограждающих Великанью долину, вырисовывалось на юго-западе. Там уже никто не жил, туда не вели никакие тропинки. Все это так занимало Торварда ярла, что Лейкнир, помрачневший при виде дома и близости неизбежных расспросов, едва от него отделался, пообещав, что в ближайшие же дни сестра Эйра все ему покажет. Уж она-то на Раудберге как дома!

С последнего ночлега Бьёрн уехал вперед, чтобы предупредить хозяев Кремнистого Склона о таком знатном госте. Весть эта произвела в усадьбе переполох. Перед Хёрдис Колдуньей и ее незнакомым сыном Асольв Непризнанный испытывал не меньший трепет, чем все те, кто вовсе не состоял с ними в родстве.

Когда Бьёрн появился, Асольв только что вернулся из леса. Опушки и полянки уже начали выкашивать, а Асольв часто трудился наравне с простыми работниками в поле и возле стада. В доме Фрейвида Огниво он с детства привык к таким занятиям, а после, став хозяином всего отцовского добра, так до конца и не свыкся со своим возвышением. Сейчас на нем была простая, грубая одежда и пастушеские башмаки, мокрые от лесной сырости, а на поясе висело точило, тоже мокрое, с приставшими травинками. Войдя, он поприветствовал Бьёрна только издали и, не заметив растерянных лиц домочадцев, ушел переодеваться.

Вернулся он переодетый в чистую хорошую одежду, в сухих сапогах, с приглаженными и чуть влажными, далеко отступившими ото лба волосами. Ему уже почти сравнялось пятьдесят лет, борода и волосы у него были довольно жидкие, неопределенного цвета, русо-рыжеватые с примесью белых нитей седины. В битве в Пестрой долине двадцать пять лет назад, в единственной битве, в которой он участвовал, ему повредили нос, из-за чего тот стал похож на крючок. Из-за крючковатого носа взгляд блекло-серых глаз Асольва казался острее и значительнее, но это впечатление обманывало: будучи человеком добрым, покладистым и справедливым, Асольв не отличался ни особым умом, ни отвагой и почти не доверял собственному мнению. Говорят, что дети сильных людей зачастую родятся никчемными – если так, то Асольв подтверждал это наблюдение. Впрочем, как иногда рассуждал наедине с собой он сам, если бы его отец не был так прославлен, может быть, от него самого не ждали бы ничего особенного и не считали бы хуже других? С возрастом в лице Асольва появилось сходство с отцом, которого не замечалось в молодости, но это был слабый, потускневший, выцветший, какой-то несобранный отпечаток Фрейвида Огниво. Сын не унаследовал ни твердости, ни решимости, ни ума и честолюбия, ни суровой гордости последнего хёвдинга Квиттингского Запада. Вся жизнь его прошла среди обстоятельств, которые были сильнее его, и сейчас он благодарил судьбу за свой покой, который ценил дороже всех сокровищ.