Перстень Царя Соломона

Учился он легко и быстро, потому что все это препод­носилось в виде игры. Свою роль сыграла и обязательная «конфетка» — за хорошо выученный урок следовал рас­сказ о чем-нибудь интересненьком.

Получалось, что я свободен. Разве что заехать за день­гами к Ицхаку, но это много времени не займет. Хотя нет. Учитывая скупость купца, выжимать из него свое серебро намного раньше условленного срока — уговор-то был об окончательной дележке через неделю после казней — придется до самого вечера. Даже если речь пойдет о деся­той части причитающихся мне денег — все равно. К тому же надо забрать пошитую одежду у Опары, а тут тоже мо­гут возникнуть проблемы — срок-то обговаривался со­всем иной. Итак, решено...

— Через три дня,— ответил я Висковатому, терпеливо ожидавшему моего ответа.

Тот молча кивнул.

— Ты не думай,— как-то смущенно произнес он после некоторой паузы,— я удержать тебя не помышляю. Даже в думках того не держал, хотя скрывать не стану — ты мне по сердцу пришелся. Вот токмо боюсь, что с отъездом тебе, гм-гм, придется малость повременить.

—  Почему?! — не столько даже удивился, сколько воз­мутился я.

—  Беда ныне в тех краях, — хмуро сообщил Висковатый и вновь замялся, словно не решаясь продолжить, а потом коротко рубанул, как саблей по шее: — Железа.

Шея была моей, хотя боли от удара я вначале не ощу­тил, попросту не поняв, о чем идет речь. Переспросить не успел — в памяти всплыло, какую именно болезнь на Руси называли железой. Чума. В отличие от грязной, вонючей Европы здесь «черная смерть» никогда не была столь опу­стошительна и не принимала гигантских масштабов. До полусмерти избитая березовыми вениками, изрядно про­жаренная в парилке и сунутая сразу после нее в ледяную воду, обалдевшая от таких издевательств чума была лени­вой и ползла по русской земле неторопливо, как разо­млевшая на солнцепеке гадюка. Тем не менее она все рав­но оставалась ядовитой, а ее укусы — смертельными.

—  Где? — уточнил я дрогнувшим голосом.

—  Во Пскове. Ну и в Новгороде тоже, разве что малость иомене. Я слыхал, уже и до Торжка добралась,— все так же нехотя ответил дьяк.— Да ты не горюй,— фальшиво обод­рил он меня.— Ежели Долгорукий с людишками в своем поместье наглухо осядет да никого из пришлых к себе не пустит — беда непременно стороной пройдет.

Он говорил и что-то еще, такое же бодрое и такое же... фальшивое, но я его уже не слушал — страшная новость сбила меня с ног, безжалостно втоптав чуть ли не на пол­ный рост в землю, и я даже ощущал запах этой земли, сы­рой и затхлый. Запах свеже выкопанной могилы.

Почувствовав, что говорить сейчас со мной не имеет смысла, Висковатый умолк и до приезда на свое подворье больше не проронил ни слова.

Толпа холопов, сгрудившаяся во дворе, встретила нас не просто радостно, а, можно сказать, ликующе. Иные от избытка чувств принялись подбрасывать в воздух шапки. Причина выяснилась скоро. Почти сразу после нашего отъезда пронесся нелепый слух, будто Иван Михайлович поехал на свидание к царю, а тот повелел его схватить, за­ковать в железа и бросить в мрачную темницу... поближе к брату Третьяку.

Только теперь я понял, отчего дьяк ходил последние пару дней как в воду опущенный. Ну конечно, у меня же свидание, я к невесте собираюсь, ах-ах. Какие могут быть мысли о застенках с таким настроением. Теперь понятно, почему Ицхак вписал в доход нашей аферы четыре тыся­чи — сюда вошли и пятьсот рублей Третьяка.

—  Прав ты был, синьор Константино, когда сказывал, будто за меня может пострадать кто-то из братьев,— тяже­ло роняя слова, сказал Висковатый, пригласив меня вече­ром в свою укромную светелку,— Не думал я, что за мою верную службу так вот нагадят. А главное — за что?! — простонал он и жадно припал к кубку.

Между прочим, не первому, а судя по его мутным гла­зам с выступившими на белках кроваво-красными про­жилками, и не второму.

Вообще-то Иван Михайлович, как я успел заметить, вел весьма трезвый образ жизни. Даже я по сравнению с ним конченый алкаш. Той же медовухи он позволял себе не больше кубка, да и то если денек выдался гнусный, а так перебивался кваском либо сбитнем.

Сегодня же ему явно хотелось напиться, причем не просто, но нажраться. В хлам и вдрызг. Я не отставал, имея столь же уважительную причину. Но если мне жало­ваться было не на кого — разве что на судьбу, а это глупо и потому оставалось помалкивать, то у Висковатого винов­ник имелся, и дьяк подробно пересказывал мне то, что произошло за последние дни в палатах у Иоанна Грозно­го. Так что через полчаса-час я мог составить для себя хотя бы приблизительную картину событий.

Началось все с торжественной встречи датского прин­ца Магнуса, которого царь по рекомендации Висковатого еще год назад выбрал в правители буферного Ливонского королевства. Хотя нет, если быть точным, то чуть позже, с праздничного пира по случаю его приезда.