Перстень Царя Соломона

—  Всегда есть куда,— поправил я.— Третьяк — это то­лько предупреждение. Тебе,— уточнил я на всякий слу­чай,— Сам же говоришь, будто слышал о себе царские словеса. Если он увидит, что ты не покорился, разойдется пуще прежнего. Вот тогда-то и начнется настоящее нака­зание.

—  Накаркал уже однова — мало тебе? — скривился дьяк,— Не посмеет.

— Ты и тогда так же говорил,— напомнил я.

—  То Третьяк, а то я,— наставительно заметил Виско­ватый и укоризненно постучал пальцем себе по лбу — мол, думай, парень, о чем говоришь и кого с кем равняешь. Пу­щай он и брат мой, а все одно — мне не чета.

— Ты еще про титлу свою вспомни,— язвительно посо­ветовал я.

Дьяк насупился, но не ответил. Хорошо хоть это до­шло.

— Тогда семью увези — не себя, так их убережешь,— выдал я очередную рекомендацию.

А что мне оставалось сказать? Он ведь ждал от меня со­вета, но при этом хотел, чтобы мои слова совпали с уже принятым им решением, которое ошибочно.

— Мыслишь, и их тоже?

— Тоже, — кивнул я.—Я так понимаю, что он на всякий случай семьями режет, чтоб молодняк, когда подрастет, обид не припомнил да за отцов не отомстил. А так нет че­ловека — нет опаски,— на ходу перефразировал я извест­ное выражение маньяка с аналогичными, как у Грозного, инициалами.

— Не хотелось бы,— поморщился Висковатый.— Вот Ваньку Меньшого упредить бы надо.

— А он как, нравом не буен? — осведомился я.

— Тихоня...— протянул дьяк, и было непонятно, он то ли осуждает брата, то ли завидует его характеру.

— Тогда не надо,— посоветовал я,— И без того не тро­нет.

— Пошто так мыслишь?

— Для примера другим,— пояснил я.— Вот, мол, из од­ной семьи, а ежели покорство проявил, то и я карать не стану. Ну а коль голову задрал — берегись. Тогда никакие заслуги не помогут. Он на тебе остальных учить станет, чтоб всем понятно было.

—  Ишь ты,— подивился Висковатый,— Я вот до седых волос дожил, и то иное невдомек, а ты вона как лихо су­дишь. И дивно, что всякий раз не в бровь, а в глаз попада­ешь. Отколь в тебе эдакое?

Я пожал плечами. А что тут говорить? Про четырехсот­летний опыт, который можно прочитать в сжатом вариан­те, или про особенности психопатии, ведь и параноики тоже действуют согласно логике. Пускай болезнен­но-искривленной, неправильной, но она присутствует, и если ты ее уловил, то в половине случаев можно предска­зать, как психопат поступит здесь, а как туг. Но дьяк ждал ответа.

— Ты, Иван Михайлович, всю жизнь на Руси прожил и потому издалека на все посмотреть не можешь. Человек, который в лесу стоит, он перед собой одни деревья видит. А чтобы весь лес узреть, надо издалека им любоваться. Тогда многое понять можно.

—      Толково сказано,— одобрил он,— Ну ин ладно. Мне все одно поздно уже с того лесу выходить. Да и сроднился я с ним, корнями сросся — не раздерешь. Но за науку, хотя и запоздалая она, благодарствую. А за то, что ты с моего подворья не съехал в час опасный, я по приезде из Алек­сандровой слободы грамотку тебе состряпаю. Псков-то с Новгородом в земщине лежат,— усмехнулся он,— так что ничьего дозволения просить не надобно. Да такую грамот­ку, чтоб ты для любого князя желанным гостем стал. Ну и для дочек его тоже. Это уж само собой,— добавил он и ве­село подмигнул мне.

Больше мне с ним поговорить так и не удалось. Нет, на Пыточный двор его забрали гораздо позже, уже после того, как из столицы во главе русских полков выехал Маг­нус. При датском принце Иоанн Васильевич никаких ре­прессий и казней учинять не захотел — берег репутацию. Зато едва тот уехал, как через день до подворья старшего из братьев Висковатых долетела страшная новость — Тре­тьяка казнили. Вместе с женой. Последнюю, разумеется, на плаху не поволокли, расправились прямо на дому.

А к вечеру следующего дня все погрузилось в тревож­ное затишье — дьяк не вернулся.

Вроде бы все выглядело вполне естественно. Любимая царем Александрова слобода от столицы расположена до­статочно далеко, так что о возврате в тот же день нечего и говорить. К тому же Иоанн Васильевич, начитавшийся рукописей о Византийской империи, в изобилии приве­зенных в Москву в качестве приданого его бабкой Софьей Палеолог, любил, подобно императорам, затянуть время приема подданных, томя их в ожидании по несколько дней.

Исключение составлял разве что Малюта Скуратов, но тут статья особая, поскольку у него с царем были общие дела. Не зря же Пыточной избой никто официально не ру­ководил. Почему? Да потому что фактически там всем за­правлял сам Иоанн. Этому огоньку добавить пожарче, этому «дите» подвесить — пусть нянчится, а того можно и отпустить отдохнуть... на «боярское ложе». Во все вникал государь, никаких мелочей не чурался. Такая вот неусып­ная забота об узниках. Висковатый же, как думный дьяк, но относящийся к земщине, приезжал к нему с делами го­сударственными, касающимися страны, от которой царь давно отстранился, встав вместе со своими отборными хо­луями поодаль, «опричь», так что с его приемом можно и не спешить.