Перстень Царя Соломона

Татя сей злодей вопрошает о князьях Долгоруких. Дес­кать, к ним он путь держит. Попутно задает глупые вопро­сы — какое сейчас по счету лето от Сотворения мира и прочее. Но глупыми назвать их можно только на первый взгляд. Митрошка и сам использовал такой способ при опросах татей. Спросит о пустячном — ему ответят, вто­рой раз — тоже откликнутся, третий, четвертый, а там, все так же спокойно, будто мимоходом, задает главный во­прос, ради которого все и затевалось. Тать к тому времени уже усыплен ерундой, потому отвечает и на него. Тут-то он и попался. Так и этот иноземец. То да се, а сам хлоп вопросец о...

Подьячий похолодел. Неужто и до такого дошло?! Он растерянно схватил уже читаные листы и вновь лихора­дочно забегал по ним подслеповатыми глазками.

— Ну где ж оно, где?! — мычал он от нетерпения и вдруг остановился, впился в текст и после недолгого шевеления губами откинул лист в сторону.

Ошибка исключалась уже из-за первых слов: «В первую очередь...», и сердце в груди вдруг замолотилось, застуча­ло, а кто-то невидимый принялся тыкать в него иголочка­ми. Легонько так, но все равно ощутимо. Стало быть, вот к кому на самом деле шел лиходей — к князю Владимиру Андреевичу, двоюродному брату царя, иначе чего бы он выспрашивал о короткой дороге в Старицу.

А то, что он будет из лекарей, набрехал собачий сын Посвисту. Не возьмет царь-батюшка лекарства из чужих рук, нипочем не возьмет. Выходит, хоть и заплетался у татя язык, да умишко он от выпивки до конца не утратил, потому как с этими золотыми яблочками ему — ну точ­но — одна дорога, на поварню. Конечно, любое блюдо на царском столе пробуют не раз и не два — для того и есть кравчие,— но он, Митрошка, слыхал, что при должном умении можно состряпать такое зелье, от которого люди помирают не сразу, а, скажем, на другой день, а то и на третий-четвертый. И что проку, отведает его прежде крав­чий или нет? Всего и делов, что чрез три дни отдаст богу душу вместе с государем.

Вот только малость просчитались те, кто его посылал. Забыли, что забрал государь под свою руку все вотчины брата, устроив якобы мену и дав ему взамен другие, чтоб разлучить его с верными людишками. Стало быть, и ло­вить лжекупца надо именно по дороге в Старицу. Ловить, да обо всем вдумчиво поспрошать.

«Хотя нет,— всплыла в уме мыслишка.— Коль вор ве­дает наш язык, то неужто по пути не дознается, что нет уже на свете главного государева изменщика. Изведен он со всей своей семьей»,— и вновь вспомнилось, что изведен, да не весь, остались еще целых четыре корешка. Один, правда, сам сгнил — через месяц с небольшим померла Евгения, десятилетняя дочка князя. Со второго кореш­ка — сопливой Марии — тоже проку мало. Ей о нынеш­нюю пору и одиннадцати нет. Третий? Семнадцатилетняя Евфимия? Ну да, в годах девка, но с другой стороны — баба она, а потому не в зачет. Зато девятнадцатилетний сын и наследник Владимира Андреевича княжич' Васи­лий жив и здоров.

И тут же тревожно застучало в висках: «А если он как раз к нему и собирается, а про Владимира Андреевича так, для отводу глаз, да на случай, если тать сей окажется в Раз­бойной избе, как оно и случилось. Пусть, мол, глупый по­дьячий Митрошка поджидает в Старице, а меня меж тем поминай как звали».

По всему выходило, что нужно злодея не просто ис­кать, но и постараться найти как можно скорее. От здеш­них мест до Дмитрова, где обретается княжич Василий, путь хоть и неблизкий, но и не столь далекий. Ежели напрямки, да проходить всего по десятку верст за день — две седмицы с лишком. А коли по два десятка? У-у, тут и вовсе девяти ден за глаза. И счет-то на пеший ход, а ежели вор прикупит коня...

«Был злодей в твоих местах? — послышался ему укоризненный голос дьяка Григория Шапкина.— Так пошто не изловил? Пошто дозволил княжичу с ним свидеться?»

«Я ж не в Дмитрове сижу»,— попытался оправдаться Митрошка, хотя и знал, что ему на это ответит суровый глава Разбойной избы. А скажет он, что не след подьячему ссылаться на дмитровских соглядатаев, ибо они за свои грехи ответят сами. Пусть-ка лучше Митрошка принесет повинную за собственный недогляд, тем более что узнал одним из первых, когда еще можно было что-то предпри­нять. Вот только что? Легко сказать — ищи. А как?

«Хотя... постой-постой,— спохватился подьячий,— есть ведь зацепки. Говор приметный — раз,— принялся загибать пальцы Митрошка.— Как там Посвист сказывал? Вроде и наша речь, да не совсем. Ладно, тут мы его еще раз как следует поспрошаем, что сие значит, но поспрошаем уже с бережением — теперь нам и сей тать, яко лыко в строку лечь должен, чтоб вор отпереться не сумел. Ну и второе — кругляшок приметный. Тут уж как зернь ляжет. Ежели то серебрецо, что у стрельцов осталось, схоже с моим, стало быть, его у вора много. Тогда надобно искать, где оно еще всплывет. А коли нет — тогда остается один говор да еще Старица.