Перстень Царя Соломона

По нынешнему подсчету выходило, что как бы сам ку­пец ни желал обратного, но, чтобы Лея и Рахиль по-преж­нему не знали ни в чем нужды и оставались лакомым ку­сочком даже для высокоученых сыновей ребе, чтобы ум­ница Шлёма и дальше постигал азы благороднейшей из наук, он, Ицхак, должен взять на себя грех предательства и честно поведать обо всем властям, точнее, ее представи­телю, сидящему напротив.

Поведать как на духу, невзирая на то, что это была та самая власть, которая спустила под лед всех полоцких ев­реев, живших в городе, не пощадив ни стариков, ни жен­щин, ни детей. Та самая, которая в своей жестокости за­была о великом праве победителя — праве на помилова­ние слабых. Та самая, которая оказалась столь загадочной, что отвергла не только мольбы — это как раз понятно, ибо кто в этом страшном мире станет слушать причитания де­тей Яхве,— но и откуп. Напрочь, без колебаний, не став даже прикидывать возможную выгоду. А ведь сулили не­мало, по тысяче польских золотых за каждую помилован­ную душу. Если перевести на рублевики, получится, ко­нечно, меньше, триста сорок два и еще один неполный, без пяти алтын, но ведь за каждого.

Да, действительно, в жизни бывают ситуации, где не в силах помочь серебро с золотом. Редко, но случаются, хотя... Может, этого самого золота было попросту недо­статочно, только и всего? И если бы отец имел в Полоцке не одну тысячу, а десять, как знать, как знать...

Разумеется, Ицхак с удовольствием промолчал бы. На­солить чрезмерно жадной власти в память об отце прият­но само по себе, даже при отсутствии материальных вы­год, но сейчас молчание становилось слишком опасным для самого купца.

Понятное дело, что синьора Константино не ждет ни­чего хорошего, когда он попадет сюда, но что поделать, коли такова воля Яхве. Хотя навряд ли Монтекки его на­стоящее родовое имя. Да и в том, что Константино италь­янец, Ицхак тоже успел усомниться. Даже если он и впрямь покинул родину в глубоком детстве, память дол­жна была удержать и сохранить хотя бы несколько родных слов, а синьор Монтекки не знал и десятка, откликнув­шись лишь на одно-единственное, в самом конце разгово­ра, уже прощаясь с Ицхаком и вымолвив «ариведерчи». Хотя теперь-то как раз не имеет значения, кто Константи­но на самом деле, поскольку он, Ицхак, памятуя о младших сестрах и брате, должен выполнять волю судьбы и сказать улыбчивому незнакомцу от ее Имени «ариве­дерчи».

Он еще продолжал колебаться, хотя понимал, что одно его молчание уже говорит о многом. Да что там — оно красноречивее, чем сам ответ, что подтвердил и Митрош­ка:

— Я ведь все равно сведаю, но тогда, выходит, сговор у иноземца с тобой. Стало быть, и говоря иная будет, да не тут, в светлице, а пониже, в темнице,— забалагурил он, продолжая пытливо смотреть на купца, и тот не выдержал.

—  Припоминаю. Был такой,— нехотя произнес Иц­хак,— В Кузнечихе он мне встретился,— И вздохнул.

Теперь Шлёма сможет спокойно учиться дальше, Лея получит новые бусы, Рахиль — новое платье, а что получит синьор Монтекки, не хотелось даже думать.

— А молчал чего? — гораздо благодушнее осведомился Митрошка.

— Очи мои слабоваты,— сокрушенно вздохнул Иц­хак.— Пока вгляделся, пока признал, пока те припоми­нал... Да и обличьем они не совсем сходятся. Разве что по весу.

— Ладно,— великодушно махнул рукой подьячий,— Ты лучше скажи, точь-в-точь они схожи или как?

—  Не все,— уклончиво заметил Ицхак,— Есть такие, что совсем непохожи, есть те, что едины лишь по весу...

— Сколь у тебя всех? — перебил Митрошка.

—  Шесть,— лаконично ответил бен Иосиф, мысленно воззвав к богу Авраама и Иакова, чтобы тот помог, про­нес, выручил, потому что не на кого больше надеяться бедному иудею.

И услышал Яхве молитвы своего верного раба, заста­вил Митрошку покопаться в потайном месте где-то под столом, извлечь оттуда мешочек и залезть вовнутрь. То есть этот человек столь сильно понадобился подьячему, что тот даже не стал откладывать расчета на потом. Силы небесные, да что же он совершил? Или это его тайный ла­зутчик?

Но додумывать эту мысль Ицхак не стал. Иной раз кое-какие знания и впрямь могут облегчить жизнь, но, судя по всему, именно с этим могло получиться чересчур. Как бы оно не облегчило бедного купца на его бедную голову, отделив ее от не менее бедных и несчастных плеч. В Разбойной избе шибко знающих не любят, ох как не лю­бят.

Меж тем подьячий, не говоря ни слова, неторопливо, унимая рвущуюся из груди радость и дрожь в пальцах, один за другим извлекал из мешочка ефимки. Вынув шес­той, он неспешно пододвинул кучку серебра по направле­нию к Ицхаку, извлек седьмой, положил рядом с собой и негромко произнес:

— Теперь свои неси. Немедля...

Думаете, я все выдумал? Ничего подобного. Что каса­ется Ицхака, то впоследствии у меня было время выстро­ить логическую цепочку, а о ходе своих мыслей Митрошка рассказал сам. На первом же свидании. Так сказать, в рам­ках ознакомительной беседы. Даже изложил, с чего начал рассуждать и чем закончил. Действительно, логика есть, и вписывается все красиво.