Перун

Хорошо с милым аукаться в лесуЛюли, люли,Хорошо с милым аукаться в лесу…Ты ау, ау, мой миленький дружок,Ты подай-ка свой веселый голосок!Люли, люли,Ты подай-ка свой веселый голосокЧерез темненький, высокенький лесок…Люли, люли…

И Перун благостно взирал на веселье детей своих… И хмель крепкий, и весна, и праздник старинный все более и более горячили сердца и туманили головы.

— Ну, давайте веселее! — пьяно крикнула Акулина. — Давай ковровую! Ну… Подлаживай!..

И снова уверенным говорком весело, подвывающе завела она своим звонким, сильным голосом:

На все стороны четыре…

И, пьянее, подхватил хоровод:

На все стороны четыреКлала по узору,По узору золотому,По другому голубому, —Эх, да ковер шила!

Шила, брала,Как, бывало,Шила, брала,Как, бывало.Дружка поджидала…

Заря потухала. В ласковом небе серебристо проступил неполный месяц. И кружились головы от густого аромата трав и цветов, и просились из груди песни заливистые, и ноги просились плясать…

— Эй, бабы, шабашить! — зашумели вдруг мужики. — Коров пора доить… Благодари хозяев и расходись…. Все по домам, живо!

И, веселые, довольные, пьяные, все благодарили хозяев и с веселым гомоном потянулись по своим деревням.

И завела разбитная Акулина звонко:

Не летай, соловей,Не летай, молодой,

И весело подхватил многоголосый хор:

На нашу долинку!

— А славный все таки наш народ, как его ни ругают… — направляясь к дому, сказал Андрей.

— Ничего, если по шерстке его гладить… — усмехнулся Лев Аполлонович. — И во всяком случае, плох ли, хорош ли, а свой… — вздохнув, добавил он тише.

— Только бы вот как сделать, чтобы дома его удержать, от цивилизации этой трактирной освободить и спасти… — добавил Андрей.

И они скрылись в душистом сумраке темного парка.

И зазвучал вдруг в душе Андрее, пьяня его, веселый напев последней плясовой песни:

Свою девушку милую,

Свою девушку милуюСемь раз поцелую!..

И показалось ему, что в сравнении с этим напевом, с девушкой милой, с ее поцелуем все на свете вздор и чепуха…

Проснувшийся после тысячелетнего сна Перун долго вглядывался своими каменными глазами в бездны вздрагивающего от дальних зарниц неба, где паслись раздольно, как и встарь, светлые стада Велесовы, вслушивался в звуки весны, принюхивался к запахам ее пьяным… Да, да: то же небо, тот же звенящий шум старых деревьев, те же раскаты царя-музыканта, соловья, над завороженными водами, тот же шелест растущих трав, и звон боевой комариных полчищ, и упоительный дух черемухи, и царить в небе всесильная чаровница, пресветлая Мокошь, и бултыхается в серебряной Старице озорник Водяной… Все то же, как было! А он-то думал, что его царство кончилось!.. И на каменном, загадочном лице воскресшего бога — бога гроз, бога страсти, бога жизни широкой и вольной и горячей, — сильнее проступило выражение благосклонной силы, величия и тайны…

Из зеленой путаницы водорослей вылезла толстая лягушка и, вскарабкавшись на холодный камень, удобно уселась и, глядя на светлый лик Мокоши пресветлой, стала с удовольствием квакать. К ней присоединилась другая, третья, сотая, тысячная и вот вся Старица, все луга заливные, все тихие озера пойменные огласились этой музыкой вешней, музыкой любви, и колдун-соловей искусно вплетал в нее свои яркие, горячие гирлянды…

И вдруг за лесами глухо проворчал гром. Страстно вздрогнуло небо от молнии дальней и — снова гром. И еще, и еще… Темная туча медленно, уверенно, спокойно, гася звезды серебристые, затягивала небо. Пробежал, шумя вершинами, теплый вихрь и снова, после синей молнии, раскатился гром, — совсем близко, за Старицей, над гулкими лесами. Затихли лягушки, затихли соловьи и были слышны только тугие порывы набегавшего ветра, точно испуганный лепет листьев, да где-то на крыше тревожно бился оторвавшийся лист железа.

Горбунья Варвара полозила из комнаты в комнату, зажигая везде лампадки, на лице ее был страх и какая-то зловещая радость, точно она хотела сказать всем: ну, что? Довертелись?

— Свят, свят, свят… — шептала она, крестясь при каждой вспышке молнии. — Гнев-то Господень!.. Воо, опять молонья… Свят, свят, свят…

Наташа, как ласточка, все вилась вокруг комнаты Андрее, и боялась, и не могла уйти, и в глазах ее то и дело наливались крупные слезы…