Первая Государственная дума. От самодержавия к парламентской монархии. 27 апреля – 8 июля 1906 г.

Что произошло бы, если бы Муромцев был тогда «призван»? Начались бы уже официальные переговоры с кадетами; оправдали ли бы они поспешное предположение Шипова, что они поймут, что они не все государство, что их программа не только не польза России, но даже не «воля» народа? Согласились ли бы они по этим векселям платить по 10 копеек за рубль? Этого быть не могло. Они себя слишком связали. В «Речи» 27 июня Милюков считал своим долгом публично разъяснять треповский оптимизм насчет кадетских программных уступок. Позднее, в 1921 году, в «Трех попытках» он признавал, «что партия и фракция были тогда настроены так непримиримо, что даже моя (Милюкова) позиция, казавшаяся Шипову такой несговорчивой, во фракции представлялась многим чересчур далеко идущей на уступки… Я думаю, что во время 1-й Думы мне могли бы запретить и самые свидания для переговоров о министерстве, если бы я поставил этот вопрос формально на решение фракции»[87]. Трудно это оспаривать; это было бы единственным ответом, соответствовавшим принятой раньше кадетами линии.

Но допустить невероятное соглашение власти с кадетами, уступку с той или другой стороны или компромисс между ними, в чем было бы преимущество этого кабинета под председательством Муромцева перед кабинетом под председательством Милюкова? Как я уже писал, я не сомневаюсь, что Милюков со своей задачей не справился бы; его погубили бы те революционные духи, которых он сам вызывал, его желание не «угашать» революционного пафоса. Но Муромцеву осилить их было бы еще гораздо труднее. Его характер делал его еще менее подходящим для роли руководителя. Милюков был прав, когда говорил в «Трех попытках», что Муромцев пользовался «громадным уважением», но «не принадлежал к ядру руководителей политической группы». Не уважать его было нельзя даже противникам. Но руководить партией он не умел, не хотел и даже не старался. Руководить бы ей за его спиной непременно бы стали другие.

И в то же время – ив этом другой его недостаток – Муромцев поддавался влияниям. Не по недостатку индивидуальности, не по слабости воли; но это подчинение он считал существом демократии. Он много понимал вернее и дальновиднее, чем Милюков; но своего настоящего лица он не сумел проявить даже как председатель. Он остался в нем «техником». Он вслед за другими шел по заведомо для него ложной дороге, в пользу которой больше не верил, как это ясно из его откровенного разговора с Шиповым; позднее он беспрекословно подписал и Выборгское воззвание, которое сам осуждал. Как глава правительства, он стушевался бы за решениями партии и ее комитетом. Еще более Милюкова он был бы лидером современного типа: «je suis leur chef, done je les suis». А в тот момент было нужно совершенно другое.

А кроме того, ему было мало иметь с собой думское большинство; он должен был бы иметь доверие и Государя. При данном настроении Думы одно исключало другое. На новом посту Муромцев подвергся бы жестоким нападкам и критике левых союзников и интригам и обходным движениям правящих классов. Его пассивность, величавость, корректность, брезгливость и политическая чистоплотность мешали бы ему с ними бороться. Судьба спасла его от этого испытания, сохранив за ним едва ли вполне им заслуженную славу образцового председателя Государственной думы.

При том направлении, которое в Думе с первых шагов приняла кадетская партия, думское министерство было немыслимо, кого бы ни избрали главой. Оно было бы возможно не как примирение, а только как окончательный переход к революции. Потому если Государь не хотел уступить революции, как уступил ей через 11 лет, то у него не оставалось другого исхода, кроме роспуска Думы. Как настоящий государственный человек Столыпин это понял и на это решился. Не нужно для объяснения этого искать в нем мелких и личных мотивов. Думу пришлось распустить для спасения конституции, как в 1917 году дворцовым переворотом собирались устранить Государя для спасения Монархии и династии. Необходимость роспуска Думы Столыпин понял и сумел предубеждения против него победить. Впрочем, Дума сама помогла ему в этом.

Глава XIV

Последние дни Думы

Для роспуска Думы не требовалось какого-либо специального повода; их было уже достаточно. Всем было ясно, что продолжать то, что происходило тогда в Думе, без ущерба для государства было нельзя. И «обращение к населению», на котором кончилось существование Думы, действительно было простым предлогом. Но оно, само по себе, вызывающе ярко обнаружило несовместимость думских претензий с тем, на что Дума годилась. Своим «обращением» Дума нанесла самой себе моральный удар и ускорила роспуск.

Напомню, как это случилось.