Первая из Гвардейских. 1-я танковая армия в бою

После нашего похода по гитлеровским тылам на севере, в районе Гданьска и Гдыни, и завершения окружения группировки противника в этом районе, гвардии капитан объявил мне благодарность, и мы были представлены к наградам.

Вскоре Бочковский взял меня командиром на свой танк.

После вышеуказанного похода мы снова были возвращены на свой участок и возобновили наступление на запад. 16 апреля 1945 г. утром мы подошли к Одеру, переправились по мосту, середина которого была повреждена, прогнута к воде и застлана какими-то брёвнами и досками, с боем прошли большой населённый пункт и двинулись, ведя с ходу огонь, к Зееловским высотам. Наш танк всё время находился в гуще боя.

Надо сказать, что враг открыл такой ураганный огонь, что многие наши танки по всему полю горели, снаряды и бомбы рвались так, что всё поле заволокло дымом, пылью. Видя, что в лоб врага взять трудно, гвардии капитан повёл нас в обход. Тут он приказал водителю отъехать несколько влево и стать у шоссе под деревом. Когда мы остановились, он сказал мне, чтобы я вёл огонь, а сам взял карту, спрыгнул с танка и сзади машины развернул на земле карту, лёг и стал лихорадочно искать место, где можно было бы провести свои танки глубже во фланг или тыл противника, чтобы деморализовать его и обеспечить продвижение наших частей.

Я стрелял при открытом люке. И вот когда я, стоя в люке, выбирал себе новый сектор обстрела, а капитан изучал карту, разорвался немецкий снаряд. Мне один осколок разрезал с левой стороны шею, второй глубоко вошёл в плечо. В это время я услышал стон Бочковского, крикнул ребятам и быстро выскочил из машины. Я увидел, что капитан лежал на левом боку, а у паха всё разорвано и пропитано кровью.

С помощью самого капитана я освободил это место от гимнастёрки и брюк и наспех перевязал его индивидуальным пакетом. Рана была большая: разорвана часть паха вверх и вниз. Кишки не вышли благодаря уцелевшей плёнке брюшины. Когда Володя Зенкин нашёл и привёл на помощь другой наш танк, мы с экипажем подняли Бочковского на броню. Я сел, положил его голову себе на колени и сказал водителю, чтобы он быстрее вёз нас за село, на перевязочный пункт. Кто ещё с нами был, не помню.

Когда подъезжали к населённому пункту, встретили командира бригады полковника Темника, который вскочил на танк, со слезами на глазах поцеловал Владимира Александровича и приказал нам быстрее ехать. Гвардии капитан, плача, сказал Темнику: “Как нехорошо получилось. Думал, первым войду в Берлин… Не хочу в госпиталь…”

На перевязочном пункте капитана и меня перевязали. Бочковского вскоре увезли самолётом, потом и меня отправили в армейский госпиталь. В госпитале я пробыл пять суток. И так как засевший осколок меня не сильно беспокоил, добился, чтобы долечивать меня отправили в свою часть. Хотя с боем, но удалось этого добиться.

А когда вернулся к своим, то узнал, что наш гвардии капитан лежит в Ландсберге в госпитале высшего комсостава и Героев Советского Союза. Полковник Темник распорядился, чтобы Бочковскому отвезли радиоприёмник. Этот приёмник поручили отвезти мне и, кажется, какому-то шофёру.

Когда мы занесли приёмник в палату, то увидели, что капитан находится в тяжёлом состоянии. Но он, превозмогая недуг, попросил рассказать о делах бригады, родного батальона. Просьба была исполнена. Но врачи запретили нам долго находиться у него. И мы простились. С тех пор я о нём ничего не слышал».

Дмитрий Колышкин

«С утра 16 апреля грохот канонады сотрясал землю, гул сотен самолётов, соединяясь с канонадой, бил в лицо звуковыми волнами. Мы с командиром звена разбирали только что произведённый вылет.

Вдруг раздался тревожный продолжительно-прерывистый звук зуммера. Звонили из штаба армии Катукова. Слышится взволнованный голос начсанарма: “Немедленно получите обстановку на вылет, тяжело ранен Герой Советского Союза комбат Бочковский, эвакуация в Ландсберг”. Выполнять это задание поручено мне.

Пытаюсь выяснить обстановку, но сделать это трудно. Ясно одно: Бочковский на плацдарме за Одером южнее Кюстрина истекает кровью. Плацдарм насквозь простреливается немецкой артиллерией и подвергается бомбёжке с воздуха. О нормальной посадочной площадке мечтать не приходится.

На видавшей виды двухкилометровке наношу вероятную линию фронта и карандашом ставлю точку – это место предполагаемой посадки. Маршрут проложен, подход к плацдарму и рельефные ориентиры знаю хорошо, ошибки в расчёте не должно быть. Последние напутственные советы, и мой самолёт в воздухе…

Несколько минут полёта, и вот впереди река Одер. Справа – наведённая нашими сапёрами переправа, главная артерия, питающая небольшую территорию плацдарма на том берегу. Для меня же это единственный ориентир, по которому я сверяю свой маршрут полёта. Слева, вдалеке, в густой тёмно-серой дымке видны отроги Зееловских высот – там фашисты. Грохот канонады прорывается даже сквозь рёв мотора.