Первая командировка

Поезд рывком остановился. Самарина вышвырнуло в тамбур. Еле удержавшись на ногах, он ухватился за железную решетку на дверях и в это время увидел проводницу Фросю. Она сидела на полу в углу тамбура, около ее лица в двери зияла рваная дыра, через которую была видна зеленая лужайка с цветами. Нога девушки была вывернута назад, а там, где было колено, чернела кровавая ямка, из которой торчала белая кость. Глазами, полными ужаса и недоумения, девушка смотрела на свою коленку. Лицо у нее было серое, как земля, глаза будто пленкой подернуты.

Преодолев оцепенение, Виталий подхватил ее под руки и потащил от двери — нога у девушки поворачивалась во все стороны сама по себе.

— Эй, кто-нибудь, сюда! — крикнул Самарин в вагон, и в это время у него восстановился слух. Проводница стонала тоненьким детским голоском.

В тамбур вбежал, согнувшись до пола, Остролицый. Начал дергать выходную дверь, но она не поддавалась.

— Братцы, что же это такое? — Он увидел проводницу: — Фросечка, чегой-то ты?

Кто-то снаружи распахнул пробитую дверь:

— Раненые есть?

— Проводница! — крикнул Виталий.

Двое мужчин в железнодорожной форме поднялись на площадку.

Проводница уже не стонала, и лицо ее точно окаменело.

Возле вагона остановилась санитарная машина. Железнодорожники с помощью Виталия перенесли проводницу в машину, которая тут же двинулась дальше вдоль поезда. Впереди нее бежал Остролицый.

— Что происходит? — спросил Виталий.

— Вроде война, — ответил железнодорожник.

Другой добавил:

— Война не война, а нас бомбят…

Паровоз стал давать короткие гудки — и поезд медленно тронулся.

Самарин поднялся в вагон. Пассажиры с чемоданами, узлами забили коридор у выхода, все с тревогой и надеждой смотрели на Виталия.

— Что там делается?! — крикнула колхозница, прижимая к груди ребенка.

Виталий молча протолкался в свое купе — он ничего не мог сказать людям, он и сам еще не верил тому, что узнал.

Поезд остановился…

Самарин шел по утонувшему в садах городку. У калиток стояли люди, которые так смотрели на него, будто для них в диковинку был прохожий с чемоданом. Так он и шел как перед строем, испытывая и раздражение, и безотчетную неловкость. На перекрестке буйным, ревущим костром горело двухэтажное деревянное здание.

Райотдел НКВД помещался в старом одноэтажном доме, и там оказался только дежурный — парень с белым веснушчатым лицом. Самарин доложился как надо — такой-то прибыл для прохождения службы согласно приказу.

Дежурный смотрел на него какими-то странными, отрешенными глазами.

— Война, нас бомбили, — сказал он тихо, будто по секрету.

Прибежал запыхавшийся мужчина в кителе, надетом на голое тело; оказалось — это начальник райотдела. Самарин доложился и ему, отдал командировочное предписание. Начальник мельком глянул в бумажку и засунул ее в карман гимнастерки. Когда он ее вынет оттуда и вынет ли?

— Как звать?

— Лейтенант Самарин.

— Беги, Самарин, в райком партии, третий дом справа, будешь там за связного от райотдела. А я буду народ созывать.

— Надеть форму? — спросил Самарин.

— Потом…

Никакого «потом» не было. С этого утра начались сумасшедшие дни, счет которым Самарин вскоре потерял. Позже ему вспоминались какие-то клочки событий, непонятно почему застрявшие в памяти, но не всегда он мог уточнить, где это происходило — в том ли маленьком городке, в то ли утро, когда он стал бойцом истребительного отряда, или в местах иных, куда его забрасывало с отрядом, пока они не были окружены и разгромлены немцами на какой-то железнодорожной станции, названия которой Виталий так и не узнал. Но этот первый свой настоящий бой он помнил подробно и отчетливо…

Командир отряда приказал ему и пожилому дядьке в очках — это был Коренастый из поезда — занять с пулеметом позицию возле паровозной водокачки и огнем отрезать выход немцев на железнодорожные пути. Пулемет они установили хорошо — за толстым кирпичным барьером, отсюда вся станция как на ладони. Немцев не было видно, но где-то за вокзальным зданием шла горячая перестрелка. Впереди, немного дальше вокзала, горел товарный состав. Слева сквозь густую зелень садов проглядывали беленые домики, возле одного из них металась на привязи коза. А дом горел высоким бездымным костром. Рельсовый путь, изгибаясь, уходил вдаль, на этом пути стоял черный паровоз. Солнце висело в зените и чувствительно припекало. Когда перестрелка за вокзалом затихала воцарялась такая тишина, что было слышно, как ворчит пламя, пожиравшее товарные вагоны. На всей станции, кроме козы, ни единой живой души.

Виталий держался за ручку пулемета, и ему было противно, что руки у него дрожат.

— Примерь прицел до вокзала, — тихо сказал Коренастый, лежавший, как положено, по другую сторону пулемета и державший на руке распрямленную и уже заправленную в пулемет ленту.

Виталий вспомнил уроки военного дела, прикинул, сколько метров до вокзала, и, подняв прицельную рамку, установил прицел.

— Сколько, ты считаешь, до вокзала? — спросил Коренастый.

— Сто пятьдесят.