Первая командировка

Осторожно положив фотографию на сухой мох, пригладил ее рукой, стараясь больше о ней сейчас не думать, по-детски веря, что утром все страшное исчезнет.

Незаметно для себя он заснул.

Проснулся, когда на лицо ему сквозь кроны деревьев просочился солнечный лучик. Было уже светло. В канаве лениво поскрипывали лягушки. Но память, странное дело, не пробуждалась, только вот лягушки напомнили ему о проклятой канаве с тухлой водой. Вот и одежда еще не совсем высохла. Да, фотография! Она лежала рядом, скрутившись в трубку. Осторожно ее расправив, он невольно улыбнулся — изображение было цело, только покрылось пятнами. Он спрятал ее на груди, под уже просохшую рубашку. И в этот момент его будто током ударило — партийный билет! Новенький, он был в кошельке. Где кошелек? Боясь пошевелиться, оглянулся по сторонам — лес еще спал. Он резко вскочил и увидел лежавший на земле кошелек.

Партбилет был цел, но все записи в нем растеклись, стали невнятными. И вот только тогда заработала память, но странно: все пережитое за прошлый день путалось и воспринималось им как случившееся не с ним, и на все, что было с ним, он смотрел как бы со стороны. Вдруг вспомнил обезглавленного напарника и даже услышал его голос: «Держи марку», а почему он так сказал — вспомнить не мог. Потом с удивительной реальностью увиделось ему, как шла на них, ревя мотором, самоходка, как ее снаряд срезал башню водокачки. Но все это виделось ему совсем не страшно. Потом он, и тоже как бы со стороны, видел себя бегущим по лесу.

Его начала колотить крутая дрожь. Чувствуя всем телом леденящий холод, он смотрел на зажатый дрожащими пальцами партбилет. В эту минуту к нему вернулось реальное ощущение самого себя в связи с пережитым в минувший день и того, что могло его ждать сейчас. Четко заработал мозг. «Надо что-то делать с партбилетом». Первая мысль — зарыть в землю, спрятать в дупле приметного дерева. Нет, надо спрятать на себе! Он торопливо снял ботинок, отодрал стельку, засунул под нее партбилет и снова надел ботинок. В это время он явственно услышал далекую стрельбу. Резко вскочив на ноги и поглядев, где солнце, он пошел на него: где-то там свои. Скорее, скорее туда… к ним!… Он непроизвольно ускорял шаг, почти бежал.

— Эй, малой, притормози! — услышал он негромкий окрик и точно на стену наткнулся — стал как вкопанный.

В нескольких шагах на поваленном дереве сидел рослый мужчина в брезентовой куртке и надвинутой на глаза кепке. Рот его кривился в ухмылке.

— Кто такой? — сорвавшимся голосом спросил Виталий и положил руку на кобуру.

— Ты погоди, не стреляй, а то так и не узнаешь, кого убил! — засмеялся мужчина, и почему-то его смех сразу успокоил Виталия — он отнял руку от кобуры. — Далеко направился? — запросто, по-житейски спросил мужчина,

— А вам какое дело? — ворчливо ответил Виталий.

— Ну, брат, так у нас разговора не получится, — усмехнулся незнакомец. — Ты давай-ка присядь, отдышись.

Виталий подошел к поваленному дереву с другой стороны, но не сел, а облокотился на сук. Спросил строго:

— Вы что, местный?

— А кто ж еще, если я нахожусь на данной местности?! А ты откуда чешешь?

Виталий неопределенно повел головой к плечу.

— Ясненько. Может, скажешь, далече ли отсюда война?

— Не очень…

— Я тоже так думаю — ночью была слышна артиллерия. Вон там. Так что курс у тебя правильный. — Мужчина улыбнулся, и Виталий заметил, что лицо у него красивое и улыбка добрая.

Так окончилось недолгое одиночество Виталия в первый день войны.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В этот раз они укрылись в яме, которую вырыли возле вывороченного корневища сосны, сваленной бурей или, скорее, войной. Уже три дня они пробирались по этому бесконечному лесу и, где сейчас находятся — не знали. Они путались, даже подсчитывая дни с того рассветного часа, когда встретились и пошли вместе. Самарин считал — одиннадцать, а Карандов — тринадцать. Вот и сейчас они тихими голосами тупо спорили об этом, забравшись в яму под корневищем. Они вообще часто спорили. Как свела их судьба тогда — одиннадцать или тринадцать суток назад, — так сразу и возник у них первый спор. Самарин считал, что надо идти на восток искать своих — вдвоем не повоюешь. А Карандов говорил, ни своих, ни чужих им не надо, и вообще от людей нужно держаться подальше: пока проверишь, свои они или чужие, — пулю схлопочешь. И было непонятно, куда он идет и с какой целью, отвечать на эти вопросы он явно уклонялся.

Но так получилось, что в первый же их день они напоролись на группу вроде бы своих — те были в красноармейской форме. Но когда Самарин окликнул их, они открыли беспорядочную стрельбу и убежали.

— Ну кто они? Свои? Чужие? Ты бы им анкету сунул! — не по-доброму смеялся Карандов. А Виталию было не до смеха, он еще слышал, как возле него дзинькали по веткам пули. — Слушайся меня, лучше будет.