Первая любовь

Он предполагал, встретившись с ней, держать себя спокойно и непринужденно, чтобы показать, как легко ему удалось побороть свою неразумную страсть.

Он возвращался домой после прогулки на реке, и Клив, его спутник, спросил:

— Не заедем ли мы на обратном пути к Трионам? Я хочу побеседовать со стариной о гонках.

Когда они вошли в прохладный, наполненный запахом цветов холл, Робин увидел Лайлу, сидевшую, откинувшись в глубоком кресле, и держащую в руках папиросу.

Его сердце болезненно сжалось и остановилось. Он почувствовал, что побледнел, что в лице его не осталось ни кровинки. Даже ради спасения своей жизни не мог бы он заговорить в эту минуту. Неясно, словно издалека, донеслись до него слова миссис Трион.

— Мистер Вейн… Леди Гревиль, — и затем через бесконечный промежуток времени, подобно яркому лучу, озарившему темноту, прозвучал голос Лайлы, тот самый голос, который называл его, казалось, так давно: «любимый, Робин, мальчик мой, такой глупый мальчик».

Как человек, внезапно прозревший, Робин подошел и сел рядом. Он смотрел на нее, и Лайла, успевшая совершенно забыть о нем, тотчас же согласившаяся на разлуку, услыхав недвусмысленные угрозы Мартина, Лайла. увидевшая выражение обожания в синих глазах Робина, дотронулась до его руки и в ответ на его хриплый, несвязный вопрос:

«Лайла… как вы могли… Лайла, я не забыл»… — отвечала:

— Я тоже не забыла вас.

Таким образом, началось снова это мучительное рабство, бесконечная смена надежды и страстного волнения. Казалось, Робин снова стал тем же юношей, которым был когда-то, но теперь в его чувство вкралась еще стойкость, свойственная любви, окрепнувшей, благодаря мучительной и долгой разлуке. Лайла опять увлекла его своей красотой, шелковистым блеском золотистых волос, глубоким взглядом лиловых глаз, обрамленных длинными ресницами, своей холодностью и неудовлетворенной до сих пор жаждой любви. Жизнь ее протекала сравнительно тихо после разлуки с Робином. Он был прирожденным любовником, а такие люди встречаются редко. Кроме того, Лайла смертельно устала от Гревиля, его любезной настойчивости во всех жизненных вопросах, его вечной правоты и холодной безукоризненной вежливости. Она немного боялась его, потому что он никогда не сердился, а был всегда терпеливым, потому что она не могла найти ни одной уязвимой точки в его доспехах и еще, главным образом, потому, что ей была известна та оценка, которую он ей давал. Иногда он говорил ей неприятные вещи. Это ей напоминало те дни, когда он сильно любил ее, и время, когда он ей высказал истину о ней самой. Он сказал тогда:

— Если бы вы могли полюбить меня — все было бы хорошо. Я предполагал, что смогу научить вас, я надеялся, что моя любовь достаточно сильна для этого. Мне не приходило в голову, моя дорогая, моя прекрасная Лайла, что вы вообще не умеете ни любить, ни ценить любовь. И многое теряете из-за этого.

Но в один летний вечер, когда солнечный закат осыпал розовыми листьями, словно срывающимися с золотых стеблей, опаловое небо, когда легкий ветер доносил до нее аромат вереска и садовой гвоздики, когда новый возмужавший Робин смотрел на нее глазами, полными страсти. Лайла впервые призналась себе, что ее сердце задето.

Она позволила Робину увести себя в сад в покрытую вьющимися цветами беседку, в которую Робин мог войти, только нагнув голову. Лайла взглянула на него и сказала с нежной улыбкой.

— А мне не нужно нагибаться, видите, Робин?

Его высокий и ее маленький рост часто являлись темой для наивных любовных шуток в прежние дни.

Робин говорил, глядя в ее лиловые глаза, в бездне которых терялась его душа.

— А вы по-прежнему не выше, чем мое сердце.

После этого опасного начала они дошли до этой встречи за городом, давно желаемой и замышляемой Робином, но всегда откладываемой Лайлой до этого их «последнего» прекрасного вечера вдвоем, последнего, так как Робин уезжал со специальным дипломатическим поручением.

— Один вечер, только один вечер вдвоем, вы и я, — просил Робин, и Лайла, наконец, уступила.

Робин ожидал ее во Флондерсе. Он приехал слишком рано, выпил коктейль в гостинице и поболтал некоторое время со старым хозяином. Теперь ему оставалось только пойти ей навстречу по дороге, по которой должно было приехать такси Лайлы.

Тысячи мыслей роились у него в голове. Как неприятно, что пароход Мартина прибывал как раз сегодня вечером. А что, если такси Лайлы вдруг поломается? Если б он даже получил таблограмму Мартина раньше, — ему принесли ее как раз перед тем, как он собирался покинуть свою квартиру, — даже в этом случае он не мог бы отложить сегодняшнее свидание: после всех тех, которые отложила сама Лайла — нет, об этом нечего было даже и думать.

Эта ночь значила для него так много. Его начальник поздравил его с тем, что его включили в миссию, отправляющуюся в Румынию, и с тем, — а это было еще приятнее, что ему увеличили оклад.