Первая мировая война. Катастрофа 1914 года

Из-за завесы секретности, которой Жоффр и правительство окружили военную кампанию, выпущенное правительством 28 августа краткое коммюнике, сообщающее, что «наш фронт тянется от Соммы до Вогезов», стало для народа потрясением. Узнать как бы между прочим, что враг уже почти в центре страны, – это тяжелый удар. «С высоты какого же идиотского оптимизма мы спустились! – сокрушался Жид. – Газеты сделали свое дело: все вообразили, что наша армия способна обратить немцев в бегство одним своим видом»{597}. Теперь же осада столицы стала ощущаться как неизбежность, тем более когда 29 августа моноплан Taube сбросил на город пять небольших бомб.

30 августа страна узнала, что правительство эвакуируется в Бордо, забирая с собой золотой запас Банка Франции, и что немцы удерживают Компьень. Сэр Фрэнсис Берти в британском посольстве жег конфиденциальные документы. «Немцы, кажется, не сомневаются, что возьмут Париж», – писал он в расстроенных чувствах, и вскоре после сам перебрался в Бордо вместе с большей частью дипломатического корпуса{598}. Дорога на поезде заняла 14 часов вместо обычных семи; Берти жаловался, что его ведомству пришлось тесниться в трех купе, тогда как русские забрали себе восемь и разместили не только семьи дипломатов, но и слуг с детьми{599}

.

Государственный служащий Мишель Корде, уехавший из Парижа вместе со своим отделом, с презрением отзывался о своем министерском начальстве: «Стыдно на них смотреть… раскатывают в личных автомобилях… ездят особыми поездами. Горько видеть, как открыто и беззастенчиво они пользуются служебным положением»{600}. Немалым насмешкам подвергались бежавшие из столицы министры, ставшие завсегдатаями знаменитого ресторана Au Chapon Fin («У толстого каплуна»), название которого острословы переделали в Au Capon Fin («У толстого труса»). Именно там Корде в компании нескольких политиков с поразительной вульгарностью обсуждал за аперитивом злободневный лингвистический курьез: почему в языке есть отдельное слово для женщины, потерявшей мужа (вдова), и нет обозначения для матери, потерявшей ребенка. Нелепое соревнование разыгралось между соперничающими парижским и бордосским военными цензорами: оба по очереди огорошивали журналистов, одобряя к публикации материалы, запрещенные другим. Правила публикации новостей в Бордо считались менее строгими, однако Франция, как и все воюющие страны, запрещала обнародовать общие цифры потерь.

Примеру правительства, покинувшего столицу, последовали миллионы горожан более скромного сословия. Среди них был и Пруст, который удалился в свой любимый Кабур на побережье Нормандии. Привычная пятичасовая поездка растянулась до 22 часов. Узнав, что крошечная городская больница переполнена ранеными, Пруст каждый день приносил туда небольшие сувениры – игральные карты, игры, шоколад. Несколько эвакуировавшихся герцогинь сообща открыли благотворительные столовые для бельгийских беженцев, однако писатель заметил, что местные кокотки справляются с раздачей супа куда проворнее.

Перед тем как уехать в Бордо, военный министр в числе последних своих распоряжений успел назначить генерала Жозефа Галлиени военным комендантом Парижа. Сухопарый, в очках, 65-летний генерал с большим опытом колониальных войн за плечами, Галлиени в 1911 году уступил Жоффру должность главнокомандующего Франции. По словам Ллойда Джорджа, который лично встречался с ним в те дни, «это был глубоко больной человек, отощавший и осунувшийся. Смерть, казалось, постепенно вытягивает жизнь из его вен»{601}

. В апреле того года Галлиени ушел в отставку, однако, вернувшись в строй в час крайней нужды, он призвал на помощь все свои скрытые резервы, и его энергия, решимость, проницательность и мудрость сослужили стране отличную службу{602}. Как и Ланрезак, он одним из первых посетил ставку главнокомандующего в Витри-ле-Франсуа и 14 августа напрасно пытался отговорить Жоффра от наступления в Арденнах.

Теперь же Галлиени оказался как нельзя кстати. Хоть французы (на взгляд англосаксов) и склонны к чрезмерному проявлению эмоций, старый генерал никак не ожидал, что Мессими расцелует его, назначая на должность коменданта 26 августа. Галлиени немедленно принялся сооружать оборонительные рубежи вокруг города, не питая, впрочем, иллюзий, что, если немцы прорвут фронт, Париж выдержит осаду, аналогичную пережитой в 1870 году. Галлиени раздражала несговорчивость бюрократов, которые не могли перестроиться с реалий мирной жизни на требования чрезвычайной ситуации и, опасаясь вызвать недовольство жителей, отказывались сносить дома для расчистки секторов обстрела.