Первая мировая война. Катастрофа 1914 года

Военным, которые спешили в эти дни по срочным делам, было очень сложно передвигаться в районе Парижа – заторы из войск, транспорта и беженцев, заполонили все прифронтовые дороги. Одному британскому офицеру как-то вечером пришлось бросить машину и идти пешком вдоль тракта, забитого вставшим кавалерийским полком: «Огромные кирасиры, неуклюжие и громоздкие в своих кирасах и шлемах, невозмутимо восседали на конях. Никто не думал спешиваться. В неподвижном вечернем воздухе грохот орудий слышался, казалось, у самого уха. Порыв ветра на мгновение оживил закованную в сталь колонну, качнув ниспадающие со шлемов конские хвосты, после чего она вновь застыла»{616}

. Офицеру штаба 5-й армии коменданту Ламотту приходилось неоднократно ездить в Париж, чтобы поторапливать и без того работающие на износ типографии, где печатались военные карты. Топографических карт территории Франции вечно не хватало, тогда как карты западной Германии, изготовленные с большим запасом в преддверии запланированного Жоффром масштабного наступления, гнили на складе до самого конца войны.

Рубеж августа – сентября ознаменовался как героическими подвигами в союзных войсках, так и прямо противоположными примерами низости и недостойного поведения. О мародерстве немцев во Франции (действительно имевшем место) сказано много возмущенных слов, тогда как о непозволительных поступках отступавших французов и британцев говорилось гораздо меньше (хотя они тоже не гнушались прибирать к рукам все, что понравится, – особенно алкоголь). Эдуард Кердеве ужаснулся, увидев разоренный не врагом, а французскими колониальными войсками Ле-Мениль-Амело на Уазе: «Владельцы больших ферм живут в невообразимой роскоши – хрустальные вазы, фортепиано, бильярд, огромные кровати. Все это переворошила дикая солдатня. Они выпотрошили все закрытые шкафы, кладовые и комоды, выворачивая содержимое на пол, хватая что понравится, а остальное вываливая в грязи; изрезали семейные портреты, раскидали белье по полу, а припасы – по кроватям, бильярдным столам и фортепиано. Землю усеивали осколки фарфора, кто-то [из солдат] умудрился даже испражниться на кроватях. Даже немцы, наверное, до такого не опустились бы».

Санитарные пункты не справлялись с потоком раненых. Около трети британцев, добравшихся до перевязочных пунктов, в конечном итоге умирали от гангрены. По свидетельству санитара французской армии Люсьена Лаби, одна его карета скорой помощи перевезла 406 раненых за первый месяц войны и 650 за второй. Зачастую раненых невозможно было эвакуировать днем, а с наступлением темноты отыскать их становилось затруднительно даже с помощью chien sanitaires – 150 специально натасканных для этой цели «санитарных собак». Вскоре Лаби привык делать быстрый и безжалостный выбор, оставляя безнадежных и в некоторых случаях, по его собственному признанию, прекращая их мучения выстрелом. Из медицинских средств в его распоряжении имелись только перевязочные материалы – как-то раз ему пришлось останавливать кровотечение с помощью двух галет, которые он как можно туже прикрутил к телу раненого бинтами.

На перевязочных пунктах не было света, зато грязи хватало по колено. «Какой ужас! – писал Лаби. – Сколько раненых! Все они молят подойти к ним, забрать их первыми. Ими заполнен весь подвал и верхние этажи – они в каждой комнате, на каждой кровати». Даже эвакуированные, которым повезло получить место в переполненном поезде, не особенно могли рассчитывать на облегчение страданий в тылу. Многие добирались до госпиталя лишь через четыре-пять дней. Несметное число жизней уносил столбняк. Капеллан Американского госпиталя в Нейи рассказывал, как он и его коллеги спрашивали каждого поступившего, куда именно он ранен. «Кто-то молча показывал на горло, голову, бок. Кто-то приподнимал одеяло, демонстрируя большие участки почерневшей кожи, окруженные красными пятнами. Этот удушливый запах… Сегодня утром отпустил грехи лионцу – у него обнажен мозг, половина тела парализована, однако он в сознании и достаточно ясном уме, чтобы отвечать “да” или “нет” на заданные вопросы».