Первая мировая война. Катастрофа 1914 года

Сенсационные происшествия случались и на море – в частности, прорыв через Средиземное море на восток линейного крейсера Goeben и легкого крейсера Breslau, упущенных, к ярости Уинстона Черчилля, британским флотом. Немецкая Lokal-Anzeiger, ликуя, сообщала 2 августа об отходе Goeben из Мессины: «Дым из трубы все гуще, в тишине гремит выбираемая якорная цепь. Тысячная толпа валит на пристань, с Goeben отчетливо доносится мелодия “Славься ты в венце победном” (“Heil dir im Siegerkranz”). Офицеры и матросы, склонив головы, выстраиваются вдоль борта. Троекратное “ура!” в честь верховного главнокомандующего эхом летит над притихшей толпой, пораженной спокойным достоинством, с которым немецкие моряки уходят на бой. Позже поступили [ложные] вести о потоплении встреченного британского корабля. Доподлинно известно одно: они прорвались!»

Они действительно прорвались (к досаде британского Адмиралтейства), когда королевский флот провалил операцию по их преследованию. Оба корабля получили разрешение пройти через Дарданеллы. В Босфоре младотурецкие власти провернули восхитительно хитроумный трюк, уговорив Берлин передать корабли со всей командой турецкому флоту. Не исключено, что именно героический поступок Goeben повлиял на решение Турции присоединиться к Центральным державам, хотя наверняка гораздо большую роль сыграла десятилетиями зревшая у бывшей Османской империи ненависть к бесцеремонному вмешательству Британии в ее дела, примером которого явилась, например, конфискация Крита и Кипра. Кроме того, Турция ненавидела и боялась Россию.

К тяготам военного времени относился и обвал кредитной системы, немедленно спровоцировавший масштабный кризис в лондонском Сити – мировой финансовой столице. Угроза полного краха держалась несколько дней, пока 13 августа министр финансов не принял волевое решение и Банк Англии не выкупил неоплаченные векселя общей стоимостью свыше 350 миллионов фунтов. Сумма была ошеломляющей, но это вмешательство спасло финансовую систему.

2. Чувства

Некоторые восприняли известие о разгоревшемся конфликте достаточно спокойно. В прусском Шнайдемюле 12-летняя Эльфрида Кюр спросила бабушку, победит ли Германия. «На моей памяти мы не проиграли ни одной войны, – с гордостью ответила та, – значит, и эту выиграем»{250}. Внучку несколько удивляло, что такое поразительное событие почти не отражается на повседневной жизни. «Мы едим белые булки и хорошее мясо, ходим гулять как ни в чем не бывало»{251}

. То, что большинство воюющих сторон настраивалось на молниеносную войну, было всего лишь мифом. Конечно, обычные люди и даже некоторые из владеющих информацией питали такую иллюзию. Отчасти в этом заблуждении были виноваты экономисты, со свойственной им узостью мышления уверявшие, что у Европы быстро закончатся средства. Однако многие способные здраво рассуждать военные в каждой стране догадывались, что общеевропейский конфликт может затянуться надолго.

В парижской опере по-прежнему шел «Фауст», в газетах находилось место под новость о сбитом молочной тележкой ребенке, на футурологической конференции продолжались дебаты о преимуществах постройки тоннеля под Ла-Маншем. Однако 2 августа французская столица объявила осадное положение на время войны: город передал обязанность поддержания общественного порядка военным (наделяя их драконовским правом вторгаться в частное жилище), ограничивались собрания и развлечения. Три дня спустя вышел закон «О предотвращении разглашения государственной тайны в прессе в военное время», запрещающий публикацию любых военных сведений без санкции правительства или верховного командования. Журналисты не допускались к местам боевых действий. В течение последующих месяцев главнокомандующий армией генерал Жоффр распоряжался страной почти как военный диктатор, к зависти его немецкого коллеги Мольтке, которому приходилось отчитываться перед кайзером. На дверях многих парижских частных предприятий появились объявления, с гордостью и грустью возвещавшие: «Закрыто в связи с отбытием владельца и сотрудников на фронт». Кафе и бары теперь закрывались в восемь вечера, рестораны – в половине десятого. Кавалерия вставала лагерем на бульварах, привязывая лошадей к каштанам. К десяти вечера самый оживленный город Европы практически вымирал.