Первая мировая: война, которой могло не быть

В воскресенье 5 июля Гойос и посол Сегени вручили оба документа кайзеру[24]

, который немедленно прочитал их. После сараевского убийства доклад произвёл на него сильное впечатление. Вильгельм II принял всерьёз слова австрийского собрата: «Усилия моего правительства должны быть направлены отныне к изолированию и умалению Сербии». Император сказал гостям, что Вена может «рассчитывать на полную поддержку» Германии, особенно в отношении Сербии, с выступлением против которой нельзя медлить. «Позиция России, — сообщил Сегени, — будет во всяком случае враждебной, но он (кайзер. — В. М.)

к этому готовился в течение ряда лет, и если даже дело дойдёт до войны между Австро-Венгрией и Россией, то мы можем не сомневаться в том, что Германия, верная своему союзному долгу, выполнит его и будет стоять на нашей стороне. Впрочем при существующем в настоящий момент положении вещей Россия ещё не готова к войне и, наверное, серьёзно подумает, прежде чем обращаться к оружию».

Вильгельм предупредил, что не может принять окончательное решение без канцлера. На следующее утро он уехал в Киль, откуда отправился в плавание на своей яхте, успев перед отъездом переговорить с Бетман-Гольвегом и военными. Канцлер телеграфировал Чиршки, что кайзер «естественно не может занимать какую-либо позицию в вопросах, стоящих между Австро-Венгрией и этой страной (Сербией. — В.

М), так как они выходят из его компетенции, однако император Франц-Иосиф может полагаться на то, что его величество в соответствии со своим союзническим долгом и со своей старой дружбой будет верно стоять на стороне Австро-Венгрии».

Это обещание известно как «карт-бланш», выданный Берлином Вене. Берхтольд и Гётцендорф приняли его с восторгом, надеясь, что оно поможет преодолеть сопротивление Тиссы и окончательно убедить старого императора. «После столь многих отказов надо было укрепить альянс демонстрацией верности», — писал после войны Фабр-Люс. Когда страсти ещё кипели, фон Мах утверждал: «Если бы Германия покинула Австрию в июле 1914 г., она, несомненно, отсрочила бы роковой день. Но когда этот день, наконец, наступил бы, Германии пришлось бы сражаться в одиночку, поскольку Австрия не простила бы её дезертирство». И ещё одно мнение: «Оставшись в стороне, мы оказались бы изолированными и опозоренными. Нас ненавидели бы те, кому мы отказали в помощи, и презирали все остальные». Неплохо подходит к данному случаю, но эти слова принадлежат… британскому министру иностранных дел Грею и объясняют, почему его страна столь решительно поддержала Францию во время первого марокканского кризиса в начале 1906 г.

Существовал ещё один фактор, о котором Ягов 18 июля откровенно писал в Лондон Лихновскому: «Австрия, всё более и более теряющая престиж из-за отсутствия силы к действию, вряд ли уже сейчас может считаться полноценной великой державой. Она отлично понимает, что упустила много возможностей, но что сейчас она ещё в состоянии действовать, спустя же несколько лет — быть может, уже нет. Сохранение Австрии, и при том возможно более сильной Австрии, и по внутренним, и по внешним мотивам, — для нас необходимость. Чем более решительной покажет себя Австрия, чем энергичнее мы её поддержим, тем скорее останется спокойной Россия». Расчёт понятный, но неверный.

Люди, придерживавшиеся самых разных взглядов, считали «карт-бланш» роковой ошибкой кайзера. Благожелательный к нему Монтгелас указал на следующие причины: переоценка монархической солидарности со стороны Николая II; недооценка военных приготовлений Франции и России; уверенность, что Англия останется в стороне от конфликта на континенте. По мнению нейтрального Фабр-Люса, император был уверен в том, что Антанта смирится с локальным «наказанием» Сербии, а если нет, то Германия сможет удержать Австрию от рокового шага. Объективный, но не симпатизировавший Вильгельму Гуч констатировал: «Он понимал, что поддержка австрийских требований может привести лавину в движение, но в судьбоносные дни не предпринял действенных шагов, чтобы её остановить. Вильгельм II и Бетман были недальновидными людьми, поощрявшими союзника вступить на опасный путь и не потребовавшими для себя участия в выработке ультиматума, от которого зависела судьба мира». Наиболее непримиримым оказался Бюлов: «Руководители германской политики не желали мировой войны, но они самым глупым образом вообразили себе, что им удастся осуществить австрийскую карательную экспедицию, чтобы «проучить» Сербию, не доводя дела до европейской войны».