Первое открытие [К океану]

Баркас заплясал на волнах. Офицеры столпились на полуюте. «Байкал» глухо бился о мель. Волны набегали здесь, на мелком месте, с особенной силой.

Судно стояло среди кипевшей пены и водяных вихрей. Шестаков, прыгая в баркас, сорвался, но ухватился за борт. Унтер-офицер затащил его в шлюпку.

Баркас снова подняло, бросило к судну. Матросов чуть не зашибло о борт. Отшатываясь, они падали и пригибались. Бахрушев что-то кричал, но, казалось, слов его матросы не слышали. Подбежал Невельской и схватил рупор.

— Весла на воду! — закричал он тем особенным, подобным реву голосом, которым подают команду лишь в минуты опасности.

Матросы, слыша твердую команду, дружно взялись за весла.

— Навались!

Баркас сразу пошел, круто поднимаясь на волны, так что с судна стали видны упиравшиеся ноги матросов. Снова раздался глухой удар. Невельской в шинели с поднятым воротником не спускал глаз со шлюпки. Когда он подал знак бросить якорь, двое матросов, оставив весла, взялись за вымбовки и приподняли их. Верп соскользнул в воду. Матросы сразу же кинулись по местам, дружно ударивши веслами.

Матросы на судне вертели шпиль[179]

, грудью налегая на рычаги. Канат натянулся. Послышалось характерное шуршание, и судно поползло с мели.

Отойдя полторы мили к северу, «Байкал» бросил якорь.

«Было время, — размышлял капитан, оглядывая в трубу берега Сахалина, которые то застилало туманом и тучами, то снова открывало, — когда маленькая Греция была как бы лабораторией, в которой создавалась культура для всей Европы. Но кто теперь всерьез может подумать, что центр мировой культуры может быть ограничен берегами Эгейского моря, в наш век, когда существуют великие государства Европы! А через сто лет никто всерьез не поверит, что центр мировой культуры может быть ограничен Европой».

— А ты помнишь, как у нас гика-шкот лопнул? — спрашивал латыш Преде.

— Гик как пронесся над головой, чуть не зашиб насмерть, — говорил Козлов. — Геннадий Иванович сам за шкот[180] схватился. Шторм в семь баллов, парус плещет, а матросов близко не было. Это у Горна шли. Капитан сам ухватился и держит. Он навалился, и мы сразу подбежали. А сперва-то его чуть гиком не убило.

Два дня стоял густой туман, и судно не двигалось.

Халезов иногда начинал в кают-компании разговор на какую-нибудь тему, не имевшую отношения к происходящим событиям.

— Почему, господа, Кутузов засыпал во время заседаний военного совета? — спрашивал он.

Мичманы пожимали плечами. Гревенс вообще сомневался, мог ли Кутузов засыпать при исполнении долга.

— Господа, сколько всего частей в романе Сю?

У Халезова короткие усы, желтые волосы и желтые глаза. Обветренное лицо с широким подбородком. Молодцеватая осанка и неожиданная быстрота движений после совершенной неподвижности. Иногда он бранит капитана, уходит в раздражении из рубки.

На третий день разъяснило, и шлюпки снова пошли с промером.

— Впереди мели, Геннадий Иванович. Кругом мели! — докладывал капитану Казакевич.

Офицеры, возвратившись с промера, донесли, что от мыса на запад к материку тянется сплошная коса, преграждающая вход в лиман.

— Вряд ли удастся перейти ее здесь, — говорил Попов.

— Действительно ли коса сплошная? — спросил Невельской.

— Глубины есть кое-где, но обрывисты.

— Кругом мели, Геннадий Иванович. Вон как волны ждут, видно, что всюду банки, — проговорил стоявший рядом с капитаном Козлов, крепя снасть.

Начался отлив. Невельской видел в трубу, как в разных местах обсыхали и поднимались из моря пески. Офицеры были правы. Теперь даже простым глазом видно, как через все море тянется цепь мелей.

— Обратимся к материковому берегу, — решил Невельской.

Судно стало лавировать по направлению к конусообразной горе.

— Значит, где-то есть канальчик, — заметил Халезов.

К вечеру ветер снова налетал сильными порывами. Барометр сильно падал. Внезапно потеплело. С юга подул жаркий ветер.

Невельской перешел линию ветра и, чувствуя приближение шквала, приказал убирать паруса.

Матросы отвязывали и травили снасти, которыми держались паруса. Четверо матросов на рее укладывали парус, перегибаясь и хватая его. Косые паруса бешено заполоскали и заскользили вниз. Падая, они превращались в бесформенные груды парусины.

Упал косой стаксель[181].

Обнажились мачты из желтой полированной финляндской сосны.

Дрогнул гафель[182] и, опуская парус, пополз вниз, но остановился.

— Заело! — раздался испуганный крик матроса.

Ветер забил в парус. Судно валило набок и несло кормой к близким мелям.

Казакевич сам бросился к снастям.

— Держись! — крикнул рулевому Горшков.

С отчаянной удалью боцман прыгнул на нактоуз, где стоял компас, потом одной ногой рулевому на плечо — и вмиг оказался на штурманской рубке. Он кинулся по снастям на руках. Гафель дрогнул и быстро опустился. Боцман спрыгнул, и сразу же из-за груды упавшего паруса, как из-под земли, появились четверо усатых матросов. Один из них вскочил верхом на гафель и на гик, между которыми, как между двумя бревнами, был зажат смятый парус.

— Отцы! Угодники! — покрикивал на них Невельской.