Первомост

— Каждый молвит про свое, а нужно как? — Стрижак поднял вверх палец. — Как сказано в Псалтыре: «Положиша на небо уста свои, и язык пройдет по земле». О каком Николае здесь молвится? О Николае-чудотворце, — «правило веры и образ кротости», — который начал свое святительство в лета царей Диоклетиана и Максимиана — мучителей, а на Никейском соборе, созванном великим царем Константином, много тщания и великую ревность о благочестии показал и сотворил многая чудеса. Хотя перед этим правомерно можно было бы сказать и о Николае-архимандрите Сионского монастыря, муже святом вельми, которому Николай-чудотворец доводился племянником. Или, быть может, о Николае Пинарском, с той самой земли, именуемой Ликия, что и Николай-чудотворец, и тоже святом, ибо ходил в Иерусалим и двери храма сами перед ним открывались? А еще был отец Николай Дамаскин, друг Ирода иудейского и римского Августа, — может, язычник, а может, и христианин? Кто же об этом ведает?

Могли бы мы повести речь и о святых римских папах Николае Первом и Николае Втором. В особенности же Николай Первый, славный вельми тщанием о вере, рекомый «божий атлет», прослышал об отцах наших Кирилле и Мефодии, вытребовал их в Рим, и они пошли туда, но не застали Николая, ибо душа его уже вознеслась на небо.

Или мог бы ты, Воевода, иметь в виду уже и вовсе близкого Николая Святошу, князя черниговского, который прославился в Печерской обители своими деяниями богоугодными?

А раз я знаю про всех Николаев, так что? Встречался с ними или нет?

— Чем докажешь, что встречался? — Для Воеводы, казалось, было не так важно разоблачить пройдоху, как надеялся он, что Стрижак сумеет разоблачить себя и докажет, быть может, не так самому Воеводе, как другим, чтобы узнали об этом в дальнейшем все мостищане; это намерение Мостовика было еще скрыто очень глубоко. Он скрывал его даже от самого себя, никто не догадывался о намерениях Воеводы, не догадывался и Стрижак, который молол языком только потому, что умел это делать легко и, судя по всему, привычно.

— Чем докажу! — чуть ли не пренебрежительно взглянул он на Мостовика. — А хотя бы тем, что знаю все слова святого Николая. А где слова — там и дела. Вот этот человек упрекает меня куском хлеба, а разве не сказано: «Отверзая, отверзи руци твои убогому, да не возопиет на тебя к богу». И пророк Даниил Навуходоносору речет: «Тем же это, царю, пускай будет по душе тебе мой совет: искупи грехи твои милосердием к бедным; вот чем может продлиться спокойствие твое!» Давид же в Псалмах речет: «Счастлив, кто печется об убогих! В день несчастья спасет его господь». Иов же речет: «Приклони ухо свое к нищему, ибо кто дает нищему, не обеднеет». Апостол же Павел: «Кто сеет скупо, скупо и жать будет; а кто сеет щедро, тот щедро и жать будет».

Он наполнил часовенку словами, как горохом, как песком днепровским, никто еще в Мостище никогда не произносил столько слов сразу, да еще перед Воеводой, да еще таких витиеватых и темных в своей сущности. Но Мостовик не мог, ясное дело, вот так просто признать себя побежденным и обескураженным, он степенно откашлялся, пожевал свои пепельно-серые усы, сверкнул желтыми глазами на Стрижака, чтобы нагнать на него еще больше страха, промолвил:

— Не один ты такой. Есть довольно людей, которые знают словеса. А еще?

— Ну ладно, — махнул Стрижак костлявой своей лапой, — ежели хочешь еще, так вот тебе. Святой Николай во всякое время к моему слову прислушивается. Хотя бы и теперь. Святой Николай, взгляни на Воеводу!

Воевода невольно взглянул на икону. Святой укоризненно всматривался в его переносицу так, что даже брови сдвинул вместе.

— И на этих глупцов тоже воззрись! — входя в раж, рявкнул Стрижак.

Подручные Штима переступили с ноги на ногу, стараясь спрятаться за его спиной; Штим подался к своим подручным, они испуганно зашептали: «Свят, свят, свят!» — а святой не спускал с них пристального взгляда, такого ужасающе пронзительного, что казалось, в дверях дыру просверлит, если попытаешься туда спрятаться.

Воспользовавшись переполохом Штима и его подручных, Воевода потихоньку отодвинулся чуточку в сторону, но святой — о диво! — тоже повел глазами следом за Мостовиком и снова уставился в переносицу так, что там даже запекло. Воевода отпрянул уже в уголок, но взгляд иконы настиг его и там, нигде не было спасения от этих полных укоризны, подведенных синяками страдальческих глаз, но самым удивительным, самым огорчительным и страшным одновременно было то, что этими глазами так легко и просто повелевал этот небрежно остриженный проходимец. Убедился в этом не один лишь Воевода, но и его подчиненные, сгрудившиеся у двери.