Первооткрыватели Курских древностей. Очерки истории археологического изучения южнорусского края. Советское краеведение в провинции: взлёт и разгром (1920–1950-е годы)

Последние листы соответствующего архивного фонда КГОК – списки мертворожденных «кружков краеведения», создававшихся на бумаге в начале 1931 г. Так, краеведческая ячейка дислоцированного здесь артполка насчитывала 29 человек; при швейной фабрике – 11; на государственном кожевенном заводе аж 34 (в их числе – строгаль, прокатчик, кузнец, раскройщик, шприцатор, сыпарь кож и т. п. «археологи»). Даже там, где краеведческие кружки могли бы стать при квалифицированном руководстве не совсем формальными, их состав развеивает подобные надежды. Скажем, в бюро краеведения школы для взрослых значились: санитар, буфетчица, учащийся. А рядовыми кружковцами тут якобы стали белошвейки, домработницы, чернорабочие, крестьяне, картонажник, санитары, безработные и т. п. кадры. Словом, все, кроме учителей, имевших хоть какое-то образование. Зато оказалась выполнена резолюция ОБК насчет того, чтобы «втянуть в краеведческие организации рабочих от станка, а по районным организациям в деревне – передовиков крестьян из бедняцкого и середняцкого актива и особенно – крестьян-колхозников» [99].

По верному наблюдению археолога-эмигранта М.А. Миллера, «после окончательного разгрома краеведческих учреждений были созданы официальные, правительственные „Краеведческие бюро“ в областных центрах, как бы для руководства краеведческой работой, в действительности же для наблюдения за тем, чтобы краеведческое движение в обществе не возродилось снова» [100]. Именно с 1930-х – 40-х гг. термин «краеведение» приобрел в глазах профессиональных ученых и просто образованных людей некий вненаучный, даже предосудительный смысл. И было за что невзлюбить так называемое краеведение с этой поры: беззастенчивое перекраивание фактов в угоду идеологическим схемам; устойчивая компилятивность, нередко переходящая в прямой плагиат у предшественников; суконный стиль письма и просто элементарная неграмотность, вульгарная темнота – вот отличительные приметы большинства лиц, подвизавшихся в советский период на краеведческой ниве.

Этого рода деятелей превосходно живописал эстонский сказочник Эно Рауд в своей прелестной эпопее про Муфту, Полботинка и Меховую Бороду. Один из его героев встречается в лесу с увлеченными своими поисками краеведами. Те принимают его за ребенка, выкормленного волками. «Краеведы были в восторге. Разных крынок и прялок они собрали великое множество. А теперь… Наконец-то что-то настоящее, что-то живое! О волчьем приемыше можно даже в газету статью написать. Таким образом, из них, краеведов, могут когда-нибудь получиться настоящие ученые!» И бедный «Муфта понял, что краеведам невозможно что-либо объяснить… Они заинтересованы в открытии чего-либо необычного, и теперь они считали: такое открытие было ими сделано…»[101]. Как говорится, сказка – ложь, да в ней намёк.

Об испуге местных историков перед репрессиями властей за краеведение, растерянности провинциальной интеллигенции перед быстрой сменой идеологических вех сталинским режимом свидетельствуют перемены в областном музее,

который как-никак продолжал функционировать. В 1931 г. музейщики еще просят денег на археологические раскопки; хотя историческая часть экспозиции задвигается на задний план по сравнению с общественно-политическим и экономическим «лицом» Курска, строящего социализм. В 1932 о раскопках уже и не заикаются; отдел истории ликвидируется вовсе! Вся экспозиция делится на отделы: историко-революционный с антирелигиозным; промышленно-экономический; естественно-природный; культурно-бытовой с художественным. «Отделу социалистического строительства было отведено 10 светлых больших зал в верхнем этаже, где до этого был размещен отдел истории» [102].

Если десять лет назад курские музейщики обследовали старинные церкви и дворянские усадьбы на предмет их охраны как памятников культуры, то теперь «силами музея, совместно с горфо производилось обследование церквей, находящихся на учёте музея, с целью изъятия цветного лома; таким образом сдано свыше 1709 пудов лома от колоколов» [103] и прочей утвари (подсвечники, люстры, баки для святой воды, кружки для пожертвований, кресты и т. п.). «При снятии колокола с колокольни Троицкой церкви [Нижней, в Курске – С.Щ.] оказались порванными электрические провода и проломлена часть крыши на колокольне» [104] еще действовавшего тогда храма. В ответ на эту жалобу общины верующих директор музея Кардаш просила «Металлом» «в дальнейшем наблюдать за съемкой колоколов, во избежание поломок». Кроме Троицкой церкви, тотальным конфискациям подверглись тогда Знаменский и Сергиевский соборы Курска.

В Короче Рудмедторг заграбастал на переплавку особенно старинный колокол – XVII в. и чугунные пушки. Кроме того, в 1929-30 гг. музей санкционировал продажу на слом старинных зданий бывшей Коренной пустыни, а также церквей в Фатеже, Обояни и многих других местах края.