Так что заявленное руководством краеведческого музея в феврале 1936 г.
Ведь 10 июня этого года последовал официальный запрет обществ краеведения в стране.
Соответствующее постановление СНК РСФСР объявило: «Признать дальнейшее существование центрального и местных бюро краеведения нецелесообразным». Наркомпрос тут же разослал на места «Инструкцию о работе комиссий по ликвидации Бюро краеведения» от 16 июля 1937 г., которая предписывала все книги и рукописи, научное и хозяйственное оборудование, прочие материальные ценности краеведческих объединений передать органам народного образования. «Акт по ликвидации Курского общества краеведения» датирован 28 августа 1937 г. Однако гораздо раньше, еще в июле 1934 г., все накопившиеся с 1923 г. в Курске краеведческие документы поступили на хранение в государственный архив. В 50-е гг. добрая треть этой документальной коллекции оказалась уничтожена ленивыми и невежественными архивистами «как не имеющая практической и исторической ценности».Скудное оборудование КГОК (этажерка, счеты, чернильный прибор, каучуковая азбука; 205 книг; 4,5 дести писчей бумаги; 2 карты) досталось областному музею – его предусмотрительная директорша-партийка Кардаш выпросила у ГПУ сразу после ареста технического секретаря общества М.Н. Рязанцева находившиеся в его опечатанной комнате ключи от помещения этой общественной организации.
Заодно под наблюдением облисполкома ликвидировали районные отделения краеведческого общества. Те, согласно актам ликвидационных комиссий, вовсе «не имели имущества и других ценностей».
На самом деле печатные и архивные материалы Курского краеведческого общества
обладают немалой историографической, культурной, прикладной ценностью. К ним сейчас за разными справками всё чаще обращаются современные исследователи Курской земли, ее исторических древностей и природных условий. Далеко не полностью, но сохраняются в фондах и экспозициях областных и районных музеев вещевые находки из разведок и раскопок тех лет.Но мне представляется важным не только то, что наши краеведы 20-х гг. смогли и успели сделать по изучению и охране памятников истории и культуры. Не менее поучительно представить себе, какой урон духовности своего народа нанесли те, кто мешал краеведам работать, держал их организации на нищенском финансовом пайке, а в конечном счете осудил на моральные и физические муки вместо того, чтобы наградить за подвижничество. Реабилитация пришла к ним слишком поздно, почти ко всем – посмертно.
Причины трагедии, произошедшей с краеведами после Октября,
трактуются новейшими историографами недостаточно, на мой взгляд, определенно. В поднакопившейся на эту тему литературе складывается мнение, будто советская власть расправилась с ними походя, без особого повода – кто только не подворачивался под «красное колесо» большевистского террора!? Есть и такая точка зрения, которая предлагает видеть в краеведческих кружках очажки явной или потенциальной оппозиции сталинизму: «Работа сотен и тысяч энтузиастов, разбросанных по всем уголкам огромной страны, не поддавалась контролю тоталитарной системы – трудно было рассчитывать на то, что эти люди, преимущественно представители дореволюционной интеллигенции, примут установки на идеологизацию краеведения» [113]; «краеведческое движение 1920-х гг. слишком отлично было от утвердившегося стиля командно-административной системы… Сталина и его подручных…»[114].