Первостепь

Опять завыли гиены. Теперь их не было много. Двойной Лоб узнал Пятнистого Демона, самую мерзкую тварь, а за нею брели ещё трое пятнистых. Беспощадно жарило солнце, нестерпимо смердела земля, а падальщицы наглым воем ранили чуткие уши. Но мамонт шёл и шёл. И детёныш тоже двигался вместе с ним. А потом на пути вскочили кусты, идти стало совсем невозможно, потому что колючие ветки хватали за бока, путались в шерсти и хлестали по детёнышу.

Двойной Лоб повернул. Он не мог развернуться и пятился задом, а когда наконец развернулся, то уже не заметил гиен. Он опять победил, никогда не видать им детёныша, никогда!

Зато сам большой мамонт увидел нечто. Безбрежный день потихоньку закатывался, и мир потемнел, рябило в глазах, но сквозь эту рябь Двойной Лоб видел Смерть. Она катилась тёмным синим валом ему навстречу, он ничуть не боялся её, он только не хотел умирать при малыше, не хотел пугать его закрытые глаза. Нет, мамонт всегда умирает один, встречая смерть лицом к лицу, без посторонних. Потому он оставил детёныша и, шатаясь, один пошёл вперёд. Ночь стремительно опускалась над ним, синий вал растворился во тьме, но мамонт бесстрашно искал его там.

Там висел камень. Высоко-высоко висел камень. Высь-Камень. Он был ледяным, этот камень, он мог принести сюда зиму, он мог охладить эту знойную степь. Чтобы всё стало обратно как прежде. Что б вернулись все мамонты. Те, кого нет. Двойной Лоб звал этот камень. Как будто бы звал. Как будто бы трубил. И размахивал бивнями, целым и обломанным – и обломанный бивень снова отрос.

А гиены нашли детёныша. И рвали несчастное тельце. Только это не был ещё конец драмы. Рыжегривый услышал восторги гиен. С утра плотно поев, он весь день отдыхал, а теперь, исполненный бодрости, вышел на обход. И без раздумий ринулся в бой.

Гиены не ждали атаки. Заляпав морды, копались во внутренностях. Лев ворвался в их пир как зимний буран, от которого кровь стынет в жилах. Пятнистый Демон успела сделать два грузных прыжка и, чувствуя, что не уйдёт, обернулась к врагу. Она оскалила зубы и приготовилась биться, но лев подмял её под себя быстрее, чем она сомкнула челюсти. Её страшные зубы клацнули в воздухе, бессильно кусая тьму, тогда как зубы льва сомкнулись на её загривке, а громадные лапы сдавили хребет. И ночь истошно затрещала.

У гиен больше не было вожака.

****

Сосновый Корень похоронил жену, обрил голову, и всё для него перестало существовать. Словно не он тут остался, а одна только тень. Тень в мире теней. Или стерва.

Ничего ему не хочется слышать, ничего не хочется видеть, не хочется есть, не хочется пить, не хочется спать. В его голову будто забили дубовый клин, размоченный, теперь клин набух и распёрся. Огромная тяжесть теперь в голове. И в груди тоже.

Он не может смотреть на других. У них также беда, они суетятся, бегают взад-вперёд, что-то там предпринимают, безуспешно предпринимают, а ему… что ему теперь предпринять!.. Не будет у него никогда сына. И даже дочери не будет. Никого не будет. Один он остался. Совсем один. Как опавший лист в голой степи.

Люди глядят на него с осуждением. Мол, не пристало так горевать. Он же охотник, он же мужчина. Надо собраться и быть вместе со всеми в эту тяжёлую пору, помогать племени, выручать других женщин, выручать детей… Чужих женщин… Чужих детей. Ведь для него теперь все чужие. И он для всех чужой. Он был связан с колдуньей, он для них замарался, замаранный он, хотя так и не говорят, однако, наверняка, думают. Но даже если не думают, ему всё равно. От него будто ушла душа, будто бродит неведомо где, а тут,.. то, что осталось тут, только стерва, останки, падаль. Падали не место среди людей. Потому он и ушёл из стойбища.

Пришёл на берег реки, сел на сырую землю, глядит на воду. Как катятся серые волны. Куда-то катятся. У него внутри тоже катятся волны, такие же серые, волны тоски. Не может он без жены. Вспоминает свою Игривую Оленуху. Будто может та снова вернуться. Воскреснуть. Вспоминает, какая та нежная, какая та ласковая, какая… единственная. Единственная и незаменимая. Для него.

Над водой кружат птицы, вороны, чайки, чёрные, белые – ему всё равно. Орёл свалился с небес, скользнул над самой водой, выхватил рыбину, тяжело замахал крыльями – почему у Соснового Корня нет таких крыльев, почему он не может подняться в небо, высоко-высоко, за облака – может, оттуда увидит любимую, как там она в новом месте, как там одна, без него… кто её вызволит из беды, кто её вытащит, кто образумит?.. Никто.

И сюда пришли люди. Невдалеке суетятся. Садятся в лодки. С копьями люди. На новые поиски поплывут. Своих любимых искать. А его Оленуху уже не найти. Никак не найти. А люди… люди в лодках его заметили, о нём совещаются. Может, сейчас к нему направятся, начнут говорить… О чём говорить? Ну о чём? Разве можно вернуть с того света на этот? Разве можно выкопать падаль, лишить добычи червей? Конечно, нельзя. Черви уже резвятся в земле. Уже нет такой Оленухи. Нет и больше не будет. Никогда.