Первые шаги

— Волки, товарищи, преследуют жертву стаей, но, не поделив ее, кидаются тут же один на другого, — продолжал Антоныч. — Не поделили и сейчас добычу правители Японии и царской России, вцепились в глотку друг другу, а кровь-то простой народ льет. Потом — царь думает, что войной задушит рабочее движение, а ему, видите, нашлись помощники и среди нас…

Вавилов хотел вскочить, но сидящий рядом Григорий положил ему на плечо тяжелую руку.

— Почему нашу армию бьют японцы? Потому что генералы продажны, армия плохо вооружена, кругом воруют. Мы, большевики, за отечество душой тоже болеем, но понимаем, что царизм прогнил насквозь, и поражение покажет это всем. — Голос слесаря налился силой. — Мы за победу рабочего класса, а не царя. Рабочие и крестьяне кладут головы в Порт-Артуре, а здесь мы голодаем, над нами издеваются Савины, Разгуляевы и им подобные, за интересы которых ведется война. Савин каждый день отправляет за границу поезда с маслом, мясом, шерстью. Ему рынки нужны для торговли. А мы видим мясо, масло в год раз, на пасху, на нас отрепья, шерсть еще и не доводилось носить…

Каждое слово слесаря задевало за живое. На Вавилова никто не смотрел; он сидел согнувшись, кусая тонкие губы. Слесарь его разбил наголову, он чувствовал это. Возражать — значит окончательно оттолкнуть от себя рабочих, и этих и других.

— Самодержавие сделало для нас родину мачехой, но душа за нее болит. Недодумал я, Антоныч прав. Прогнивший царский строй даже с русскими чудо-богатырями не добьется победы… — заговорил Константин, вставая, как только смолк Антоныч. Он не хотел допустить, чтобы его осудили другие, решил сам «признать ошибку».

Рабочие повернулись к нему. «Что ж, дело хитрое, всяк может обмишулиться. Подсказал вовремя старший, вот Константин и понял», — думали многие из них.

Бурное собрание закончилось мирно. Уходя, рабочие крепко пожимали руку Антонычу. «Ты заглядывай к нам почаще. Ефимыч молод еще, не все сам понимает», — говорили некоторые. Вавилов ушел вместе с последней группой. С железнодорожниками он простился приветливо.

«Не верится мне, что Вавилов говорил искренне. Прячущаяся, скользкая душа у него, чувствую», — думал Антоныч, идя рядом с Шохиным по темной улице.

* * *

Весть о расстреле рабочих у Зимнего дворца дошла в Петропавловск лишь через неделю. Депо забурлило. Рабочие собирались группами, не обращая внимания на шныряющего по цеху Никулыча.

— Понадеялись на милость царя, пошли к нему с иконами да с его портретами, а он помиловал… картечью! — раздавались гневные возгласы.

Ругали царя, «долгогривых»… Администрация депо сделала вид, что ничего не замечает: время тревожное, и нельзя же арестовать всех.

На следующий день деповчане провели своеобразную стачку. Пришли на работу, встали на свои места до гудка, но ровно час не работали — в память жертв кровавого воскресенья.

Администрация заволновалась. Особенно суетился старый мастер. Он бегал от одного к другому и шипел:

— Бунтовать вздумали? Стоите, как истуканы, думаете, так вам это и пройдет?

Больше всего вертелся возле Федулова и Шохина — политических ссыльных, но те молчали, как и все. Только Потапов не выдержал и в ответ на приставания мастера громко бросил:

— Иди ты к Гапону!

Кое-кто засмеялся. Никулыч помчался из цеха.

Через час рабочие приступили к работе.

О протесте железнодорожников против петербургского расстрела скоро знал весь город. Городские рабочие, молодежь, простой народ говорили об этом с восхищением, а полковник Шмендорф, сидя в, гостиной Савиной, сказал:

— Бунтовщики, мерзавцы! Всыпать бы им нагаек! — И гневно глянул на полицмейстера: до сих пор не нашли зачинщиков.

Калерия Владимировна недовольно поморщилась и жеманно произнесла:

— Господа, прошу не забываться и в моей гостиной не говорить о грязных делах, из уважения к нам, дамам.

После минутной паузы разговор перешел на другие темы. Что считала хозяйка «грязным делом» — расстрел, нагайки или забастовку рабочих, — никто не осмелился уточнить, каждый понял по-своему. Либерально настроенные восхваляли Савину за гражданское мужество.

На собрании подпольщиков Федулов говорил:

— Рабочие нашего города созрели для стачечной борьбы. Надо быстрее готовить всеобщую стачку. Революция начинается…

— Я согласен с тобой, Антоныч, — ответил Вавилов. — Только не забывай: одни условия в депо, другие — на мелких предприятиях. Потом учти: поступок железнодорожников прекрасен, я не хочу его осуждать, но вместе с тем он предупредил наших противников. Пожалуй, теперь спешить — сорвать дело…

Начались горячие споры, и так как городских товарищей, сторонников Вавилова, было больше, то решили всеобщую стачку перенести на конец лета, исподволь подготовляя к ней рабочих.

Когда расходились по одному из конспиративной квартиры, Антоныч шепнул Шохину и Потапову, чтобы они зашли к Мезину.

Спускались под гору разными дорогами, поэтому когда Федулов и Мезин пришли домой, Григорий и Алексей уже пили чай.