Первый человек

Перед ними открылась застекленная дверь, дополненная засовами и толстой решеткой. Тюремный корпус был очень чистым. Стены недавно были выкрашены в два цвета — тусклый белый и бледно-голубой. На втором этаже была площадка, с трех сторон огороженная решетками, а четвертая сторона была обращена к больнице. Справа проходил длинный коридор, куда выходили двери камер. Он был разделен на части решетками. При проходе через каждое сито этой просеивающей системы надзиратель, не сводя глаз со своей связки ключей, ждал, пока решетка будет разблокирована. Запах слезоточивого газа в этом замкнутом пространстве был еще сильнее.

Камера номер 17, в которой сидел Отран, была последней в ряду дверей. Это было очень узкое, вытянутое в длину помещение площадью семь квадратных метров. Справа у входа кровать, возле окна — кухонный угол. Ни телевизора, ни радио.

Над кроватью была нарисована по трафарету ладонь без большого и указательного пальцев. Де Пальма сфотографировал ее маленьким цифровым фотоаппаратом, который принес с собой.

— Вы знаете, что это означает? — спросил Лоннон.

— Это его подпись! — пояснил де Пальма, становясь у окна.

Отсюда можно было смотреть поверх стен тюрьмы и видеть леса, которые возвышаются над Клерво. Ветви больших дубов застыли от холода. День угасал, и по белой как мел земле растекался голубоватый отблеск. Печаль окутывала Клерво.

— Больше ничего нет? — поинтересовался Карим у надзирателя, который смотрел на них выцветшими глазами.

— Нет, ничего. Только этот рисунок.

Они покинули Клерво в конце дня. Де Пальма думал о своем. Ева не позвонила ему, а он не решился позвонить ей при Кариме. Ева, наверное, проклинает его и уж точно спрашивает себя, что она делает рядом с человеком, который гоняется за сумасшедшим. Уже больше года она занимала все свободное место, которое оставалось в жизни де Пальмы. Он не знал, любит ли ее по-настоящему, но в эту минуту ему очень не хватало Евы. С тех пор как Ева узнала про беременность Аниты, она как будто отдалилась от него, стала меньше принадлежать ему, и Барон втайне ревновал ее к будущему ребенку. В старости человек становится эгоистом, часто говорил он себе. Старость — это медленный уход в себя. Должно быть, старики замыкаются в себе из-за страха смерти и оттого, что сморщиваются и высыхают, как старая деревяшка. А сердце, оно тоже высыхает?

Карим заказал им номера в гостинице, которая не радовала своим видом и находилась сразу за кольцевой автомобильной дорогой, в южном пригороде. Завтра они едут в вильжюифскую лечебницу для тяжелобольных, и Карим был вовсе не рад этому. Он боялся психических болезней: сумасшествие для него было чем-то иррациональным, что не поддавалось объяснению.

Когда друзья оказались на одной линии с Труа, с неба стали падать снежные хлопья. Де Пальма уменьшил скорость, Карим стал крутить ручку приемника и остановился на станции «Франс-Мюзик». Вечерний сольный концерт. Скрипка.

— Судя по тому, что мне говорили, я полагаю, это тебе понравится.

— Сибелиус, Концерт ре минор. Вторая часть. Играет, должно быть, Хилари Хан. Красавица и великая скрипачка.

Тома в первый раз принимает свои «таблетки», как их называет мама. Ему одиннадцать лет.

Для начала — маленькие дозы ларгактила. Оранжевая коробка, капсулы по двадцать пять миллиграммов.

— Это успокоительные для нервов?

— Да… Разумеется, да. Ему сразу станет лучше.

Доктор Кайоль одет в белый халат. На внешнем кармане висит золотая ручка. Очень короткая стрижка и золотые очки придают ему вид ученого. У него нет на шее стетоскопа, как у других врачей: он лечит другие болезни — избавляет своих пациентов от плохих снов.

— Если случится второй припадок, придется увеличить дозу или, возможно, перейти на нозинан.