Первый человек

— Он работал с профессором Палестро, о котором вы уже слышали. Был одним из тех добровольцев, которые считают за счастье копать землю вместе с учеными.

— Что вам известно о его смерти?

— Как мне говорили, это был нелепый несчастный случай. Влез на табурет, споткнулся и упал. При падении ударился головой обо что-то твердое.

Кайоль продолжал сидеть спиной к Барону.

— Вы много знаете о семье Отран.

— Я лечил Тома. — Врач резко повернулся к де Пальме лицом и добавил: — Каждый более или менее серьезный врач-практик моей специальности знает жизнь своего пациента. Это самое меньшее, что он должен: мы же психиатры.

— Не расскажете ли вы мне о его матери?

Взгляд Кайоля стал тревожным.

— Она была красивой женщиной. Сейчас ее тоже нет в живых. Умерла через двенадцать лет после мужа.

— Естественной смертью?

— Нет, погибла в автомобильной катастрофе.

Кайоль взял со стола ручку и начал крутить ее в пальцах. Де Пальма впервые видел у него это нервозное движение.

— А где были тогда ее дети?

Кайоль молчал — подбирал слова. Ручка все быстрее вращалась в его пальцах.

— Тома был в больнице, в Виль-Эвраре, — сказал он наконец.

— Почему он был не в вашем отделении? И почему так далеко?

— У них было более современное лечение. В психиатрии произошли перемены. В Виль-Эвраре проводили эксперименты, более интересные для Тома.

Вся теория де Пальмы рухнула, как карточный домик. Мартина не была убита своими детьми. Может быть, песня Электры теперь оборвется. Но он по-прежнему был уверен в том, что мать близнецов все же была кем-то убита.

Кайоль провел пальцами по ручке, словно выравнивал ее поверхность. Выражение его лица было напряженным и усталым. Де Пальма заметил, что пальцы у него длинные и тонкие, почти женские.

— Как повел себя Тома, когда узнал о смерти матери?

Ладони Кайоля задрожали, пальцы крепко сжали ручку. Потом он ответил:

— Никак. Никакой реакции — ни печали, ни радости. Это было ужасно.

30

— Идите за мной! — сказала надзирательница, коротышка с мужскими манерами.

Она волочила ноги в туфлях на мягкой подошве по блестящим, как стекло, плиткам пола.

— Кристина Отран наша лучшая заключенная, — рассказывала она. — Никаких пакостей, даже самых мелких. Никаких проблем. Проводит все время либо уткнувшись в свои книги, либо в спортивном зале. Она в отличной форме.

Де Пальма впервые оказался в женской тюрьме. Он знал слухи о жестоких и бесчеловечных порядках в таких тюрьмах. Говорили, что надзирательницы в них более жестоки, чем надзиратели в тюрьмах для мужчин. Здесь, в женской тюрьме города Ренна, не было ни одного рождественского украшения, ни одного предмета, по которому можно было бы понять, что сейчас у людей праздник.

Шумы окружали Барона со всех сторон. Ему было не по себе, он чувствовал себя почти уродом в своих черных брюках и черном свитере. Отовсюду доносились перешептывания и взрывы смеха запертых в клетки женщин. В тюрьме голоса не умолкают ни днем ни ночью.

— С Отран у нас только одна сложность: она почти не разговаривает. Только скажет несколько слов, если ей нужна какая-нибудь вещь.

Пройдя метров двадцать, его спутница остановилась перед тамбуром. Другая надзирательница, в звании сержанта, с пучком на затылке, отвела взгляд от своих экранов, кивнула де Пальме и сказала:

— Сейчас открою.

Первый замок открылся и закрылся снова, когда полицейский и надзирательница прошли в дверь. Заскрипел другой засов.

— Здесь я вас покидаю. К Кристине Отран вас проводит моя коллега. Я не знаю, что вам сказали, но у нее не было ни одного посетителя за шесть лет, которые она здесь находится. Не думаю, что она вам много расскажет.

— Попытаться всегда можно, — заметил де Пальма, не зная, улыбнуться или нет.

— Кто знает? Она неплохой человек.

Комната свиданий была квадратным помещением, стены — белые, с зеленой каймой по краям. Мебель — стол, привинченный к полу, и два металлических стула. Де Пальма поставил портфель на стол и повесил куртку на спинку стула. Сам не зная почему, он боялся взглянуть в глаза Кристине Отран. Боялся снова увидеть ее лицо, которое произвело на него такое впечатление во время их единственной встречи в суде Экс-ан-Прованса.

— Я схожу за ней. Это займет минуты две.

У этой охранницы были гармоничные пропорции лица, большие, полные жизни голубые глаза и каштановые волосы, перевязанные на спине черной лентой. Лента была шелковая — единственная кокетливая вещь, разрешенная в этом суровом мире.

Хлопнула дверь. Де Пальма пригладил ладонью волосы и положил перед собой лист бумаги и карандаш. Секунды ожидания тянулись медленно. Громкоговоритель объявил прогулку для заключенных блока Б. За этим последовала длинная серия хлопков — открывались замки. Шум стал громче. Комнату осветил проникший через окно солнечный луч. Было слышно, как кричат морские птицы: они, должно быть, находили себе еду в мусорных контейнерах тюрьмы.

— Вот она, — сказала охранница.

Де Пальма встал. Кристина Отран пристально и холодно смотрела на его строгое лицо: пусть человек, который собирается ее допрашивать, знает, что ей уже известно, зачем он пришел.