Первый человек в Риме

– Римлян. Они как солнце, ветер или дождь. В конце концов они все превращают в песок.

Югурта громко крикнул палачей. Те ввалились, готовые на все, но ничего особого не увидели и остановились в ожидании приказа.

– Убейте их обоих! – велел Югурта, направляясь к двери. – Сделайте это быстро. И пришлите мне их головы.

Головы Бомилькара и Набдалсы были насажены на шесты и выставлены на стене Капсы. Ибо выставленная голова – это нечто большее, чем простое свидетельство царской кары за предательство. Отрубленная голова выставлялась в людном месте, чтобы показать людям: умер именно тот человек, который должен был умереть, без всякого обмана.

Югурта уверил себя, что не испытывает горя. Просто чувствует себя более одиноким, чем всегда. Урок необходимый: царь не должен доверять никому, даже собственному брату.

Смерть Бомилькара имела сразу два последствия. Первое: Югурта сделался совершенно неуловимым. Он никогда не оставался на одном месте больше двух дней, никогда не сообщал охране, куда поедет дальше, никогда заранее не извещал армию о своих планах. Властью теперь обладал только он один, и никто больше.

Второе последствие касалось его тестя, царя Мавретании Бокха, который не помогал Риму против мужа своей дочери, но и Югурту не поддерживал против Рима. Югурта немедленно послал разведчиков к Бокху и надавил на него, чтобы тот заключил союз с Нумидией. Вместе им предстояло очистить от римлян всю Африку.

К концу лета позиции Квинта Цецилия Метелла в Риме были полностью подорваны. Никто не сказал доброго слова ни о нем самом, ни о его стратегии. А письма продолжали поступать, постоянно, безжалостно – и очень эффективно.

После взятия Фалы и сдачи Цирты клике Цецилиев Метеллов удалось заручиться некоторой поддержкой среди всадников. Но затем пришли новые известия из Африки, из которых стало ясно: ни Фала, ни Цирта не гарантируют окончания войны. После этого поступили сообщения о бесконечных, бессмысленных стычках; о продвижении римлян глубже, на запад Нумидии – с нулевым результатом; о напрасно потраченных фондах; о шести легионах, на содержание которых казна тратит огромные суммы, и конца этому не видно. По милости Метелла война с Югуртой продолжится еще год, никак не меньше.

Выборы консулов были назначены на середину октября, и имя Мария – теперь на устах у всех – звучало уже как имя важнейшего кандидата. Но время шло, а Марий в Риме не появлялся. Метелл упрямо противился этому.

– Я настаиваю на своем уходе, – заявил Марий Метеллу, раз в пятидесятый наверное.

– Ну и настаивай, – ответил Метелл. – Все равно ты не уйдешь.

– На будущий год я буду консулом, – сказал Марий.

– Выскочка – и вдруг консул? Невозможно!

– Ты боишься, что выборщики проголосуют за меня, да? – спросил Марий самодовольно. – Ты не отпускаешь меня, потому что знаешь наверняка – меня выберут.

– Я не могу поверить, что чистокровный римлянин проголосует за тебя, Гай Марий. Однако ты очень богат, а это значит, что ты можешь купить голоса. Если тебя когда-нибудь и выберут консулом – а в будущем году этого не случится! – будь уверен, я с радостью докажу в суде, что ты купил выборы!

– Мне не нужно никого подкупать, Квинт Цецилий. Я никогда не подкупал должностных лиц. Поэтому – давай попытайся, – сказал Марий, как бы насмехаясь над Метеллом.

Метелл избрал другую тактику:

– Я не отпускаю тебя. Примирись с этим. Как истинный римлянин, я бы предал свой класс, если бы отпустил тебя. Консульство, Гай Марий, – должность, недосягаемая для человека италийских корней. Консульские курульные кресла должны принадлежать людям по праву рождения, по заслугам их предков и их собственным. Лучше пусть я буду покрыт позором или умру, чем увижу италийца из самнитских пограничных земель – полуграмотного деревенщину, который и претором-то никогда не должен быть! – сидящим в консульском кресле! Делай что хочешь! Мне все равно. Лучше опала или смерть. Я не позволю тебе уехать в Рим.

– Если необходимо, Квинт Цецилий, ты получишь и то и другое, – обещал Марий и вышел из комнаты.

Публий Рутилий Руф пытался образумить обоих:

– Оставьте политику! Мы трое здесь, в Африке, чтобы разбить Югурту, а выходит так, что никого из вас это не интересует. Вас больше заботит, кто сумеет настоять на своем и одержит верх. Я сыт по горло этой ситуацией!

– Ты обвиняешь меня в пренебрежении долгом, Публий Рутилий? – спросил Марий, опасно спокойный.

– Нет, конечно нет! Я обвиняю тебя в том, что ты не используешь в этой кампании искру своего гения. А ты обладаешь ею! В тактике, в логистике я разбираюсь не хуже тебя, но, когда дело касается стратегии, долгосрочного взгляда на войну, равных тебе нет. Однако посвятил ли ты хоть какое-то время стратегии, нацеленной на победу в этой войне? Нет!

– И где же в этой хвалебной песне в адрес Гая Мария место для меня? – осведомился Метелл сквозь зубы. – И где мое место в этом панегирике в адрес Публия Рутилия Руфа? Или я уже не имею никакого значения?