Первый советник короля

Тадеуш растерянно оглянулся по сторонам, будто прося совета или поддержки, хотя в комнате больше никого не было.

– Ну… Если никто больше не узнает о том, что вы с пани Анной играете в карты…

– Никто! Маткой Бозкой клянусь: никто! – восторженно взвизгнула брюнетка и расцеловала мужа. – Мы умеем хранить тайны.

– А служанка? Ты же сама говорила, что в этот… как его…

– Преферанс!

– Да, преферанс… Что в него играют втроем или даже вчетвером!

– Она тем более не проболтается. Женщина степенная, умная. Ой, Тадик, спасибо тебе! Ты такой хороший! – Агнешка даже захлопала в ладоши от восторга. – Теперь я наконец научусь, как надо цеплять паровоз на мизере.

Полковник выпучил глаза.

– Э-э-э… Как понять твою фразу? Я таких чудных слов сроду не слыхивал!

– «Мизер» – это когда ты обязуешься не взять ни одной взятки, – охотно пояснила Агнешка.

– Так игроки в преферанс еще и берут взятки?! – ахнул Пшекшивильский-Подопригорский, схватившись за сердце. – Упаси Езус от такого срама! Позор на всю Речь Посполитую!

– Да нет же! Ты неправильно понял… Я тебе потом как-нибудь подробно объясню, – рассмеялась жена. – Уверяю, никакого позора в том нет. А что такое «паровоз» и куда его цепляют, сама до сих пор не знаю. Пани Анна говорила, но я не запомнила… Наверное, это что-то очень интересное!

* * *

К удивлению и радости новика, первым на примирение пошел Тимош. Постучав в дверь комнаты, которую отвели для Степки, он переступил порог с виновато-упрямым видом. Глядя в сторону, произнес с натугой, будто каждое слово из него клещами выдирали:

– Ты уж не серчай, ладно? Сам понимаю, что виноват. Хочешь – обругай, только зла не держи. А то на душе так погано…

– Не держу! – великодушно махнул рукой новик. – Ты тоже не серчай, что без спросу в душу полез. Просто увидел, что ты чем-то обижен, вот и захотелось помочь.

– Эх… – тяжело вздохнул гетманенок. – Тут не обида, тут горе. И никто не поможет. Не только ты, но и сам государь московский не смог бы. Коль уж так вышло, что у батька пелена на глазах.

Степка, хоть и с опаской (а ну как снова поругаются?), все же решился спросить:

– Ты с отцом поссорился? Из-за той бабы?

– Из-за нее, проклятой! – сверкнул глазами Тимош. – Господи, зачем она только явилась к нам на хутор, попалась батьку на глаза! Из-за нее все беды и случились… – Гетманенок мотнул стриженной по-казацки головой, будто пытался отогнать подступающую ярость. В следующую секунду спохватился, не наговорил ли лишнего: – Только ты никому не сказывай! Батько узнает – пуще прежнего на меня осерчает.

– Не скажу! Вот крест святой! – пообещал Степка и в самом деле перекрестился. – Да ты проходи, садись, чего стоишь в дверях-то… Как говорится, в ногах правды нет.

Гетманенок поначалу отнекивался (мол, заглянул ненадолго), затем все же присел на лавку. Было видно, что он сильно переживает и хочет выговориться.

– Я ничего выпытывать не стану, – на всякий случай поспешил заверить новик. – Хочешь – расскажи, что тревожит, а не хочешь – твоя воля.

Тимош тяжело вздохнул.

– Не верит мне батько, – дрожащим от горечи голосом произнес он. – Думает, я ее не люблю из вредности или от обиды за покойную мать. Так нет же, истинный Христос, нет! Просто я вижу: скверная она, хитрая. Из тех, что мягко стелет, да жестко спать. А батько ослеплен, чуть ли не святой ее считает!

– Может, все же ошибаешься? – осторожно предположил Степка. – Не зря говорят: «Чужая душа – потемки». А ну, как она на самом деле добрая и хорошая? Ведь не просто же так твой отец ее полюбил!

– Так молодая, красивая, как же не влюбиться в нее! Да еще при хворой жинке… Мать-то в последние годы и не вставала почти. Ты сам подумай, – воскликнул вдруг Тимош, сверкнув глазами, – будь она хорошей, люби батька по-настоящему, разве бы я молвил хоть слово поперек? Да ни за что! Понимаю, что мать уже не вернешь, а батько не святой… Он мне так и сказал вчера: иной муж, наверное, до конца жизни хранил бы верность покойнице, а я не из железа сделан и не монах. Я же все понимаю, не хлопчик глупый. Потому и молчал в Субботове, даже когда мать еще… – Тимош вдруг умолк на полуслове, неумело сделав вид, будто поперхнулся.

«Стало быть, твой отец взял ее в полюбовницы еще при живой жене, – сделал вывод Степка. – Грех, конечно, но это не моего ума дело».

– Ну, что тут сказать… – пожал он плечами. – Отец родной, не чужой человек. А Господь заповедал, чтобы дети отцов слушались да почитали. Может, он и впрямь ошибается, но, ежели ты будешь против, только хуже сделаешь! И себе, и ему.

– Понимаю, – кивнул Тимош. – Все понимаю! И жалко батька, и такая злость порой берет! Ведь храбр, умен, прозорлив, многие тысячи за ним готовы идти куда угодно, хоть на лютую погибель. А эта змея будто околдовала его, разума да зрения лишила… Как бы отвадить от нее, ума не приложу… – Гетманенок вдруг умолк на полуслове, а в его глазах загорелся какой-то чудный, нехороший огонь. Он испытующе поглядел на Степку. – Слушай, ты бы хотел, чтобы мы сдружились?

Новик чуть не подскочил, словно уколотый шилом пониже спины. Но все же взял себя в руки.