Первый советник короля

«Ты что, истории не знаешь? Ни хрена не вылетят!» – съехидничал внутренний голос. Естественно, отправленный очень и очень далеко… Чтобы не портил настроения в столь торжественный час.

* * *

К моему великому изумлению, в наш лагерь прибыл сам Хмельницкий. Думаю, окажись здесь каким-то чудом король Ян-Казимир, которому надлежало сидеть в Варшаве и нетерпеливо ждать результатов деятельности Вишневецкого, не подозревая, какой сюрприз грядет, произведенный эффект был бы куда меньше.

Жолнеры, уланы, гусары, пушкари и обозники – все буквально пожирали его глазами. Большей частью взгляды были хмурыми, попадались и ненавидящие (что же, понять можно, он был врагом!), в гораздо меньшей степени – восхищенные. Не было лишь равнодушных.

Гетман ехал во главе свиты на своем любимом белом жеребце, высоком и широкогрудом. За ним по трое в ряд двигались полковники, старясь держать ровный строй. Лица у них были угрюмыми, настороженными. Лишь Хмельницкий внешне выглядел совершенно бесстрастным.

Впрочем, в тот момент, когда он увидел изуродованный голый труп Выговского на колу, бесстрастие ему изменило. Брови взметнулись, губы плотно сжались, глаза вспыхнули… Но это длилось какое-то мгновение.

Второй раз гетман не смог скрыть своего изумления, когда Вишневецкий вышел из палатки ему навстречу. Хотя, если уж откровенно, я тоже был потрясен. Это же великая честь, которой удостаивают далеко не каждого…

Я подал знак. Подскочивший улан принял повод, Хмельницкий неторопливо, осторожно спустился с седла. Все-таки возраст уже сказывался, гетману-то было, если не ошибаюсь, то ли пятьдесят три, то ли пятьдесят четыре года. Да еще эта нервотрепка, чудовищная ответственность, павшая на плечи… Тут и молодому было бы очень тяжело.

Два смертельных врага замерли напротив друг друга на красной ковровой дорожке, ведущей ко входу в палатку Иеремии. Наступила тишина.

– Приветствую тебя, прославленный княже! – явно волнуясь, но твердым и четким голосом произнес наконец Хмельницкий. – Или уже надо говорить: «Приветствую твою королевскую милость?»

Губы Иеремии скривила едва заметная улыбка.

– И тебе привет, гетман Войска Запорожского. – Выдержав небольшую паузу, князь договорил: – Что до королевского титула – торопиться не будем: я не бунтовщик, а верный сын Отечества, сам брать его не стану, подожду решения Сейма.

Мысленно я аплодировал князю, одновременно ругая его. Не удержался-таки, подчеркнул свое превосходство! Правда, в такой форме, которая вроде не содержит ничего обидного. А с другой стороны, получилось не очень-то красиво. Сначала ведь назвал гетманом, хотя звание это, данное Хмельницкому казаками, Сеймом не было утверждено. А потом похвалил себя: вот, мол, какой скромный и законопослушный. А главное – не бунтовщик.

Глаза Богдана на мгновение загорелись недобрым огнем, а среди его полковников послышался тихий ропот. Но Хмельницкий тут же взял себя в руки. Здравый смысл подсказывал ему: он сейчас не в том положении, чтобы обижаться и придираться к формальностям.

– Мы прибыли к тебе, светлый княже, положившись на твердость слова твоего и благородство. Твой посланец, – тут последовал вежливый кивок в мою сторону, – этот достойный и храбрый пан, изложил нам условия и от твоего имени заверил, что ты согласен закрепить их на бумаге хоть сегодня же, дабы в многострадальной Отчизне нашей наступил наконец мир и перестала литься кровь.

– Да, мое слово крепче алмаза, то ведает вся Речь Посполитая! – несколько высокомерно, но достаточно вежливо ответил Вишневецкий, хотя было видно, что сдерживается он с трудом. Ручаюсь, князю очень хотелось заорать прямо в лицо гетману: «Да, многострадальная Отчизна облилась кровью, пропахла дымом пожарищ, наполнена плачем и стонами! А кто в этом виноват?! Кто устроил бунт, пся крев?!» Или что-то подобное. – И раз я обещал, то сдержу обещание. Вы все здесь в такой же безопасности, как у себя на Хортице. И после подписания договора вам ничего не будет угрожать. Вот товарищу вашему повезло меньше, но он сам виноват: должен был знать, что я терпеть не могу предателей, – и князь небрежным взмахом руки указал на труп Выговского.

Хмельницкий равнодушно пожал плечами:

– Я тоже иуд не выношу… Особенно таких, которые долго прикидываются своими и в душу влезают, а потом предают. Если бы поймали, когда он к тебе бежал, – сам посадил бы его на кол.

Вот тут князь наконец улыбнулся от души, искренне:

– Достойные слова! Что же, впредь будем трудиться воедино ради блага Отчизны. Подумать только, ведь совсем недавно мы были смертельными врагами! И вот как повернулась судьба…

Хмельницкий вздохнул:

– И я клялся верному полковнику моему Кривоносу, когда он умирал у меня на руках подо Львовом, что не успокоюсь, пока не уничтожу тебя, княже. Теперь ради благого дела придется стать клятвопреступником… Так ведь не зря говорится: человек предполагает, а Бог располагает!