Первый советник короля

– «…Как человек, фактически единолично спасший Отчизну, как ее патриот и радетель, как шляхтич, принадлежащий к одному из самых знатных и богатых родов Речи Посполитой, я требую избрать меня королем. В противном случае я явлюсь в Варшаву во главе своего победоносного войска, частью которого будут казаки Хмельницкого, и сам себя возведу на престол. И мне никто не сможет помешать. Возражения панов Конецпольского, Лянцкоронского и Фирлея, если даже они случатся, приведут лишь к тому, что я заменю их другими, преданными мне людьми. Повторяю: при необходимости я сам прибуду в Варшаву и короную себя. Но тогда уже все возможные последствия будут на вашей совести, панове! И никто не сможет гарантировать сохранности не только вашего имущества, движимого и недвижимого, но и самой жизни вашей, а также чести жен и дочерей. Казаки Хмельницкого, знаете ли, люди простые и галантности не обучены, зато грабить и буйствовать умеют отменно…»

– Грандиозно! Какой слог! – князь, не сдержавшись, захлопал в ладоши.

– «…Что касается его королевской милости Яна-Казимира, он после низложения может беспрепятственно удалиться в Швецию или в какую-либо иную державу, изъявившую готовность принять его, либо остаться в Речи Посполитой, не опасаясь наказания за попытку покушения на мою жизнь. Истинно великие люди не мстят неудачникам и не опускаются до их уровня…»

– Ах, пане! – глаза Иеремии так и засияли. – Это же просто… Нет слов! Я в восторге!

– «Кроме того, я требую…»

Далее шло подробное перечисление тех изменений, которые необходимо было внести в свод законов государства; их результатом стало бы резкое расширение полномочий короля и столь же резкое сужение полномочий Сейма. Фактически они поменялись бы местами: теперь уже Сейм превращался во второстепенную, чисто декоративную фигуру.

Письменный ответ на послание, больше напоминавшее ультиматум, должна была доставить полномочная депутация, состоящая не менее чем из пятнадцати и не более чем из тридцати человек, во главе с канцлером Оссолинским либо маршалком Казановским. Из христианского милосердия и сострадания (да уж, конечно!) князь не требовал, чтобы главою был Ян-Казимир, поскольку это стало бы чересчур сильным унижением для короля. Депутации надлежало прибыть в то самое волынское поместье князя, служившее нашей «штаб-квартирой», не позднее чем через месяц с момента получения письма. Промедление с ответом либо отклонение хотя бы одного пункта из списка требований означало войну.

– Именно так: из христианского милосердия и сострадания… – расплылся в иезуитской улыбке Вишневецкий, очень похожий в эту минуту на кота, облопавшегося сметаны. После чего, мгновенно приняв серьезный и сосредоточенный вид, сказал четким, хорошо поставленным командирским голосом: – Все прекрасно, пане! Грех желать лучшего содержания. Дайте мне этот бесценный документ, я подпишу.

Хотите – верьте, хотите – нет, но у него совершенно не дрожали руки. Ни когда он выводил на пергаменте имя и титул, ни когда скреплял подпись своей личной печатью. А ведь это был его смертный приговор – в случае неудачи… Или, если очень повезет, – позорное лишение всех титулов и привилегий, конфискация всего имущества и изгнание из страны. Даже человек с железными нервами, и тот бы волновался в такую минуту! А Иеремия выглядел бесстрастным, будто статуя.

– Кому лучше поручить доставку письма? – спросил князь, когда пергамент был свернут и запечатан снаружи большой восковой печатью все с тем же оттиском герба Корибутов-Вишневецких. – Как пан думает?

– С радостью предложил бы свои услуги, но боюсь, меня не отпустят, – улыбнулся я.

– Совершенно верно. Пан первый советник слишком ценен и дорог мне, чтобы я рисковал им понапрасну. Хватит и поездки в лагерь Хмельницкого! А вот полковник Пшекшивильский-Подопригорский, думаю, будет в самый раз. Или у пана есть другая кандидатура?

Я отрицательно покачал головой. Действительно, Тадеуш подходит по всем статьям! И звание достаточно высокое, и аккуратен, исполнителен… А такое поручение – великая честь. Конечно, жестоко разлучать его с Агнешкой и Магдаленкой, но это же ненадолго: за считаные недели съездит туда-обратно. А если поспешит, так и за неделю сможет обернуться. В конце концов, он офицер и дворянин, а для таких людей на первом месте – служба Отечеству. Дадим сильный конвой, чтобы по дороге ничего не случилось…

На мгновение мелькнула мысль: а не грозит ли ему опасность в Варшаве? Но тут же прогнал ее. Казака, привезшего столь дерзкое послание, могли бы сгоряча и заточить в тюрьму, и даже казнить, но Тадеуш – поляк, «свой». Его не тронут, тем более что он только исполнитель, не знает содержания письма.

– Ясновельможный князь совершенно прав. Пан Тадеуш отменно справится с поручением, я уверен.

Вишневецкий кивнул. И внезапно с тяжелым вздохом закрыл ладонями лицо. Все-таки накопившееся нервное напряжение прорвалось! Человек – не бездушный механизм.

– О Езус… – тихо произнес он. – Вот теперь я понимаю, что чувствовал Юлий Цезарь, переходя Рубикон!

– Да, действительно. Либо пан, либо пропал!