Первый среди равных. Повесть о Гракхе Бабёфе

— Изъяны, изъяны… Чепуха. Насчет искусств можно убрать, а с государством вы явно перегнули палку. Вы обвиняете его в том, в чём он вовсе не повинен.

— Но конституция 1793 года…

— Он восхваляет её. Пусть «сквозь зубы», как сказал Антонель, но восхваляет. И потом…

Прежде чем продолжить свою мысль, Бабёф помолчал. Буонарроти не нарушил молчания.

— По большому счету, — сказал наконец Бабёф, — Марешаль прав: возвращение к конституции 1793 года для нас лишь временная пропагандистская мера. Лично я считаю то же, что когда-то утверждал Сен-Жюст: нам гораздо более нужны республиканские учреждения, чем какая бы то ни была конституция. Конституция 1793 года лишь потому заслужила одобрение всех честных людей, что она прокладывала пути к созданию этих учреждений. Я уверен: в дальнейшем в нашем обществе действительно не будет ни управляющих, ни управляемых. И к этому приведут хорошие республиканские учреждения…

— Республиканские учреждения?

— Несомненно. Они гораздо важнее любых, самых лучших, конституций… Но это длинный разговор, и сейчас ему не место… У тебя сейчас другая забота — изложение нашей доктрины. Ну что ж, благословляю тебя… Что же касается «Манифеста» Марешаля, то, я уверен, он принесёт большую пользу…

53

Буонарроти выполнил порученное ему задание. В результате появился «Анализ доктрины Бабёфа», утверждённый Тайной директорией как официальная декларация Равных.

Гораздо более сухой, чем «Манифест» Марешаля, «Анализ доктрины Бабёфа» был составлен в виде отдельных статей с разъяснениями, понятными для простого читателя; по существу, в нескольких тезисах здесь давалась вся программа заговора.

Эта прокламация распространялась и расклеивалась по городу уже 20 жерминаля (9 апреля).

54

Марешаль не слишком опечалился частичной неудачей с «Манифестом». Он взял реванш как поэт, создавая песни, которые вскоре стали весьма популярными среди обитателей рабочих кварталов Парижа.

Особенно охотно исполнялась «Песнь предместий»:

Народ, лишённый прав своих,Ты, мучим голодом, притихИ только стонешь, бедный.

Меж тем как наглый мироед,Тобой щадимый много лет,Возносит клич победный.

Другие песни прославляли мучеников 9 термидора и призывали к восстанию:

Зачем народ — рабы труда,А те пируют без заботы?Зачем богатство и нужда?На бой вставайте, санкюлоты!

Эти песни, впервые исполненные Софи Лапьер в кафе Кретьена, тут же подхватывались и разносились по городу, вызывая растерянность полиции и тайных соглядатаев Директории…

55

В конце жерминаля IV года могло показаться, что во Франции существуют одновременно два правительства.

Одно заседало во дворце, другое — в подполье.

Одно имело к своим услугам аппарат чиновников, армию, полицию, тюрьмы; главной опорой другого было общественное мнение.

Одно, бывшее во всеоружии, трепетало от страха; другое, вооружённое лишь правотой своего дела и надеждами, отличалось бесстрашием.

Одно защищало интересы крупных собственников — новых помещиков, промышленников, богатых рантье, финансистов, негоциантов; другое взяло на себя заботу о бедняках.

Первое называлось Исполнительной директорией или просто Директорией; второе стало известно патриотам под именем Тайной директории или Директории общественного спасения.

Две Директории, словно два утёса, стояли друг против друга, грозя обвалиться и под своей массой похоронить останки противника.

56

Так представлял себе дело Гракх Бабёф; так казалось и его восторженным приверженцам.

Ныне, тридцать лет спустя, биограф Бабёфа понимал, что всё обстояло не совсем так: заговорщики, чрезмерно увлечённые своей мечтой и слишком ободрённые своими первыми успехами, преувеличивали свои возможности.

И тем не менее дело зашло действительно слишком далеко, чтобы считать его, как кое-кто думал, «фантазией нескольких не в меру разгорячённых голов».

Дело было достаточно серьёзным.

57

Правительство Директории было крайне обеспокоено происходившим в столице.

Толком никто не знал ничего, но все чувствовали: что-то готовится.

И главное — правители во всём угадывали руку неуловимого Бабёфа, повсюду видели его характерный почерк. А с конца жерминаля сообщения полицейских агентов запестрели его ненавистным именем.