Первый ученик

Он действительно был расстроен. Как же не расстраиваться? Опять у этого Элефантуса лишний козырь против него, опять Элефантус скажет при Аполлоне Августовиче что-нибудь этакое неприятное, вроде того, что у вас, мол, в классе воришки, преступники, психопатики, а вы…

Швабра обозлился. Поймал глазами Корягина и крикнул желчно:

— Что ты там возишься? Иди сюда!

И, впадая в свой излюбленный тон, продолжал:

— Иди, иди, миленький, иди, голубеночек… Шествуй, ласточка…

Корягин ни жив ни мертв. Пошел к кафедре, застегивая на ходу пояс, которым он все время играл, слушая речь директора,

— Покажись, покажись. А почему бляха грязная? Не можешь почистить, свинтус?

— Могу.

— А дежурный кто нынче?

— Лобанов.

— Ло-ба-нов? — театрально удивился Швабра. — Это чудесно. Иди сюда, Лобанчик. Иди, иди, не стесняйся. Сотри-ка с доски. Стер? Ну вот, молодец. Надо, чтобы доска была всегда чистенькая, чтобы, как стеклышко, горела. А у тебя грязненькая. Вот и останешься на полчасика без обедика… Куда? Куда? Нет, ты не садись, душечка, постой-ка в углу, милочка. Ну, как? — любуясь самим собой, обратился Швабра к классу. — А отметочки-то лежат ведь на кафедре. Лежат и полеживают. Хе-хе. Так и просятся: «Раздайте нас поскорее мальчикам». Раздавать?

— Раздавать! Раздавать! Мы уже давно ждем, — обиженно закричали со всех сторон.

— Вот это правильно, — потер руку об руку Швабра. — А кто из вас скажет, в котором году умер император Петр Великий?

— Ну и черт! — шепнул Коряга Самохе. — Ведь вот же мучает людей. Снять бы сапог да запустить в него, дьявола!

— Попробуй, — посоветовал Самоха. А потом серьезно: — Сапогом не убьешь. Ты Медного Хряща знаешь? Того, что недалеко от Амоськи живет?

— Лудильщика? Знаю.

— Ты его попроси, он Швабру из-за угла камнем бахнет. Ему это нипочем.

— Да я уж раз просил.

— А он что? — с любопытством спросил Самоха.

— Не хочет.

Коряга соврал. Дело было совсем не так. Когда Коряга предложил Хрящу семь копеек за то, чтобы тот бахнул Швабру камнем, Хрящ подумал-подумал, заложил руки в карманы и сказал:

— Ох, и дрянь ты! Нанимаешь. А сам не можешь? Гимназия ты… Герб носишь…

А на другой день, когда Швабра пришел к Амосовым и стал звонить у парадного, Хрящ, закрыв лицо шапкой, быстро подкрался к нему и метким снежком запустил в спину. Гикнул и убежал.

Варя, снимая со Швабры шинель, спросила:

— Что это вы в снегу? Упали?

— Гм… — ответил Швабра. — Это… Это с крыши-с…

— Так когда же умер Петр Великий? — не унимался Швабра. — Кто скажет?

Молчание. Лишь Амосов поднял руку.

— Ну, скажи, скажи, Коля. Ты у меня молодчинище.

— В тысяча восемьсот двенадцатом году.

— Врет! — радостно взвизгнул Самохин. — Врет! Я хоть и сам не знаю в каком году, а только не в этом. Спросите Токарева, он знает.

Желая поддержать Самохина, Володька поднял руку и сказал:

— Петр Великий умер в тысяча семьсот двадцать пятом году.

— Тебя не спрашивают, — холодно обрезал его Швабра. Ему было неприятно, что Володька перещеголял его любимчика Колю. Однако история не была предметом его преподавания. Желая восстановить репутацию, Швабра перешел на греческий язык.

— Амосов, пожалуйте к доске.

— А отметки? — жалобно вздохнули в классе.

— Сам знаю!

И начал сыпать вопросы Амосову. Вопросы все были легкие, из давно пройденного. Амосов оттарабанивал без запиночки. Швабра радовался, потирал руки:

— Так, так, так… Ах ты, Коля, Коля, Коля!

В азарте Швабра не рассчитал. Приказал Амосову:

— А ну-ка, переведи-ка вот это. А ну-ка.

Амосов вздрогнул. Попалось ему как раз то, чего он не знал.

Швабра подбадривал:

— Да ну же, смелей!

Коля опять запнулся.

Швабра тихонько подсказал. Коля перевел одну фразу, на другой снова застрял.

Самоха передал через соседей Володьке, чтобы тот поднял руку и ответил. Видя, что Володька и не собирается этого делать, послал ему грозную записку:

«Отвечай, сатана, а то дружить не буду. Отвечай, не давай спуску Амоське».

Володька нехотя поднял руку.

— Я переведу, Афиноген Егорович, — сказал он и, не ожидая ответа, быстро перевел то, чего не мог перевести Амосов.

— Довольно! — разозлился Швабра. — Сядьте все по местам! Приступим к раздаче отметок.

В классе насторожились.

— Первым учеником по постановлению педагогического совета признан…

Швабра умышленно сделал паузу. Хотел, чтобы фамилия первого ученика прозвучала эффектней.

— Конечно, Токарев Володька, Мухомор, — подсказал кто-то.

— Это еще что за разговорчики? У кого это язычок болтается?

Швабра пристально посмотрел на Самоху:

— Ты?

Самохин отрицательно покачал головой.

— Первым учеником… — продолжал Швабра и вдруг, повысив голос, произнес торжественно: — Признан… Амосов Николай. Поведение — пять. Внимание — пять. Прилежание — пять. По-гречески — пять, по всем предметам — пять.

— Неужели и по гимнастике? — осторожно спросил Самохин.

Все знали, что Амосов самый неповоротливый в классе. На уроке гимнастики стоял он в шеренге, как мешок, набитый ватой. Каждое его движение, вялое и беспомощное, вызывало смех. Пять по гимнастике Амосову?…

— Да, да, и по гимнастике пять! — строго сказал Швабра. — Молодец, Коля! Иди сюда. Иди, молодчинище.