Первый ученик

Тихо плакал домовой…

Со святыми упокой!…

- Попочка! - крикнул кто-то. Все шарахнулись, кто куда, и рассыпались по коридору.

Лишь Самохин не побежал. Он подумал, почесал затылок и покорно поплелся один.

У роковых дверей он еще раз подтянул пояс, остановился и постучал.

- Войдите.

Робко приоткрыл дверь и очутился лицом к лицу с его превосходительством Аполлоном Августовичем.

- Ага… - протянул директор. - Это ты…

- Я… Самохин Иван…

- Вижу-вижу. Стань-ка вот здесь, - указал директор на свободный простенок в своем кабинете. - Постой-ка пока в углу.

И обратился к широкоплечему мужчине, рядом с которым стоял незнакомый Самохину рыжеволосый гимназист.

- Видите ли… Бумаги вашего сына, конечно, в порядке, но…

- Нет, уж вы примите его, - настойчиво сказал широкоплечий. - Мальчик учится хорошо. Я переехал с семьей в ваш город, пришлось, понятно, и сына перевести.

- Понимаю, но… Видите ли… Я хотел только вам напомнить, что гимназия… Вы должны сами это понимать - привилегированное учебное заведение. У нас учатся дети очень порядочных родителей, и вполне естественно, что мы более чем внимательны к подбору учеников. Вы говорите, что работаете на железной дороге машинистом?

- Да, - спокойно ответил широкоплечий, - вот уже шестнадцать лет не расстаюсь с паровозом. А что?

Директор поиграл разрезным ножом из слоновой кости и сказал недовольным тоном:

- Ну хорошо. Мы вашего сына примем в гимназию. Неудобно немного, что вы переводите его к нам среди учебного года, но не в этом дело. Дело в том, чтобы ваш сын не компрометировал, не ронял бы достоинства нашего учебного заведения. Здесь у нас есть несколько мальчиков… Вот в седьмом классе, например, учится сын… кухарки - Лихов. И, представьте, ведет себя довольно прилично. Неотесан, правда… Я надеюсь… Как зовут вашего сына?

- Владимир.

- Фамилия?

- Токарев.

- Так вот, Токарев Владимир, - обратился к новичку директор, - ты должен вести себя хорошо, брать пример с лучших. Хотя бы с Амосова. Есть у нас такой прекрасный ученик.

- Мой сын, - сказал широкоплечий (брови его чуть сдвинулись), - уже четвертый год в гимназии. Никто на него не жаловался. Люди мы, конечно, простые, но, извините, господин директор, я сам видел детей, которые из благородных, а они, между прочим, баклуши бьют. Мой Володька учится добросовестно.

- Ну, ладно, вы можете идти, - поднялся с кресла директор, - только я еще должен вам сказать, что некоторые явления, наблюдаемые нынче в обществе, заставляют нас быть сугубо осторожными в приеме учащихся. Вы понимаете, о чем я говорю? Появились вольнодумцы. В городах вспыхивают какие-то стачки, все чаще и чаще проявления неподчинения начальству. Агитаторы какие-то развелись. Представьте, что это проникает даже в среду наших гимназистов. Какие-то брошюрки ходят, про-кла-ма-ции… Я имею в виду, конечно, старшие классы, но и в младших это начинает проявляться в непочтительном отношении к преподавателям, в нарушении порядка. Вот, полюбуйтесь (директор показал на Самохина), отец - приличный чиновник, служит в казначействе, а сын его просто позорит всю нашу гимназию.

Аполлон Августович вынул толстую папиросу и сердито постучал ею о крышку тяжелого портсигара.

Широкоплечий сдержанно поклонился и вышел из кабинета.

Володька остался.

- Вот, - еще раз показал директор на Самохина, - не будь, Токарев Владимир, таким олухом, как этот, стоящий перед тобой экземпляр.

Володька внимательно посмотрел на Самохина. Тот опустил голову и уставился на паркет.

- Да-да, - продолжал директор, - не учится, грубит, ведет себя отвратительно. Мы исключаем тебя из гимназии, Самохин. Слышишь?

Самохин молчал.

- Завтра же явишься сюда с отцом, заберешь свои бумаги и можешь отправляться на все четыре стороны. Понял?

- Понял, - тихо ответил Самохин.

У Володьки забилось сердце. Не выдержал, сделал шаг вперед и сказал неуверенно:

- Вы его простите… Он больше не будет.

Директор с любопытством уставился на новичка и сердито оглядел его с ног до головы.

А Самохин подумал: «И чего лезет? Не знает, а распинается… С директором без спросу разговаривает. Задается… Вот в коридоре как стукну по рыжей макушке!…»

Долго и нудно пилил еще Аполлон Августович Самохина. В конце концов еще раз, самый последний раз, простил и не выгнал окончательно из гимназии. Наказание Самохину было ограничено сидением в карцере, стоянием в углу каждую перемену в течение целого месяца и тройкой по поведению с предупреждением исключить из гимназии при первой малейшей провинности.

- Ступай!, - резко приказал директор.

Самохин неуклюже поклонился и пошел к дверям. Следом за ним - Володька.

В коридоре ожидала ватага. Коряга - впереди всех.

- Ну как? - с тревогой спросили друзья.

- Живой! - радостно улыбнулся Самохин и, почесав за ухом, добавил: - Только того… «Еще одно последнее сказанье, и летопись окончена моя». А вот, - указал он на Володьку, - новенький. За меня, чудак, клянчил… А рыжий, как лиса. В наш класс… Принимайте. Только чур - без меня не бить. Я еще посмотрю, что за человекус…

МУХОМОР